Том 1. Рассказы. Книга 1

– Весь мир, должно быть, кажется вам лучистым и нежным, – продолжал Глебов: – и ваша молодость, как серебряная дорожка, которая вьется по саду среди цветов. У меня в душе тысячи мыслей, тяжелых, как свинец, и ненужных, ненужных… А вы как веселый цветок. Это хорошо! Это мудро! Посмотрите, как прекрасен этот наш лес. Он – храм. Огромные колонны, украшенные янтарем; смолистые кадильницы и свечи, пахнущие медом. И мы с вами-как жрецы. И молимся.

– Нет, не возражайте, сказал Глебов, хотя Варя и не думала возражать: – Вы спрашиваете, кому мы молимся. Это старый вопрос и в сущности праздный. Молитва важнее, чем знание. И что значит имя, когда все равно ничего не расскажешь. Не надо рассуждать, не надо рассуждать.

– Но, Боже мой! – закричал Глебов, с испугом засматривая в глаза Вари: – Боже мой! Я говорю «не рассуждать», а сам развожу скучнейшую философию.

– Ах, нет, нет! Это совсем нескучно, – сказала Варя и притянула его к себе.

– У вас по ноге муравей ползет, – пробормотал Глебов.

Повеял ветер. Зеленые и золотые волны листьев набежали откуда-то и наполнили лес непонятным шелестом. Все вокруг шумело и шуршало в янтарном сне. Как будто кто-то ворожил и шептал над землей и лесом. Было так пустынно и таинственно, что говорить не хотелось; в сердце шумел лес – и больше ничего. И дурманные запахи подымались от земли, растревоженные ветром: пахло влагой, хвоей, прошлогодней травой и чем-то еще сладостным и терпким.

– Ау! – кричал Павлуша: – Ау! Куда же вы пропали? Варя! Глебов! Ау!

– А мы вас ищем, ищем, – смеялась Соня, целуя Варю и заглядывая ей в глаза: – ищем, а вас нет.

– Колоссально! – размахивал руками Павлуша: – Они должно быть, целовались здесь.

Вася горячо объяснял, что решено ехать еще куда-то дальше по железной дороге и сейчас надо идти на станцию.

И когда пришли туда, солнце пылало яростно, и казалось, что все строения побелели от лучей.

Это была маленькая пустынная станция. Вся компания вошла в общий зал с громким смехом и криком, и молодые голоса звенели, как бубенцы и колокольчики.

Пассажиров не было видно, а если кто-нибудь проходил из служащих, то его шагов не было слышно: все почему-то старались ходить тихо, не шуметь. Но Павлуша не замечал этого. Он по-прежнему размахивал руками и предлагал играть в фанты.

И они играли и шумели, нарушая тишину маленькой станции.

Павлуша достал из узелка бутылку мадеры и всех угощал ею из одного стаканчика.

Потом Вася взял Соню за талию и стал вальсировать.

А Глебов подошел к стене, на которой висело объявление, и громко и отчетливо стал читать: «Сегодня скончался господин начальник станции. Панихида по усопшем состоится завтра в двенадцать часов дня».

Глебов понял смысл написанного только тогда, когда кончил читать объявление.

– Что? – сказал Павлуша растерянно, – Что? Умер?

– Да. Умер. Ну что-ж?

Вася перестал вальсировать, но еще обнимал одной рукой Соню.

В это время дверь отворилась и в зал вошла стройная дама в черном, с длинным крепом, и тихо и мерно прошла мимо, на платформу, едва заметив молодых людей.

Глебов тоже вышел на платформу.

Бледное лицо этой дамы и сдвинутые брови ее, и томные ресницы, и маленькая нежная рука, запутавшаяся в черном кружеве, – все было строго и печально.

И Глебову уже не нравилась весна, молодость и Варя, и ему хотелось иного томления, без этого солнца и без этого веселого смеха.

Парадиз

Александру Блоку

I

В тот, памятный для Наташи, вечер шла она от всенощной из церкви Успения. И нельзя было понять, радость или печаль на сердце. Хотелось тишины, и любви.

В сердце еще пел хор: «Се бо Эммануил грехи наши на кресте пригвозди…» А потом слова как-то уплывали из памяти, звучал лишь напев, но на углу Большего проспекта опять вспомнилось: «И живот даяй, смерть умертви, Адама воскресивый…»

Смерть умертви!.. Хорошо! – думала Наташа, чуть не плача.

– Премудрость, прости, – шептала Наташа с умилением и даже не старалась понять, что это значит. Пусть. Все равно.

Наташа твердо знает, что, когда дьякон скажет торжественные слова, хор полетит, точно на крыльях ангельских, и прозрачные голоса запоют неземную песнь.

И в тот вечер пелась эта песня. Наташа стояла на коленях, забыв обо всем: у нее кружилась голова от счастья. Когда она пришла домой, матери и братишки не было, и за столом сидел вотчим: и по тому, как он неловко уперся локтем на стол, Наташа догадалась, что вотчим пьян.

– А здрасьте, Клеопатра наша! – сказал вотчим. Здрасьте, царица египетская… Важность – фу-ты, ну-ты. А позвольте спросить, откуда спесь. Я ли тебе не как отец родной?

Наташа ничего не ответила и пошла к себе за перегородку.

– Наташка! Чего ломаешься! Тебе говорят: поди сюда. – И не дожидаясь ответа, вотчим сам полез к ней за перегородку.

– Прочь подите. Матушке скажу, – бормотала Наташа, отбиваясь от пьяных и похотливых рук, которые валили ее на постель.

От вотчима горько пахло пивом, и было противно и трудно бороться с этим большим, пьяным, волосатым человеком.

Наконец, Наташа, неловко ударив вотчима по лицу локтем, вывернулась из-под него и без накидки, в одном платке, побежала к тетке.