Том 1. Стихотворения

Послание было адресовано Булгарину, Фаддею Венедиктовичу (1799–1859), в то время еще начинающему литератору, вращающемуся в кругах декабристской молодежи. Тема, с которой Баратынский обращается к Булгарину в своем послании, в то время злободневна. В 1821 г. в «Благонамеренном» и «Вестн. Европы» появляются нападки на «модных» поэтов-элегиков. Проблемы «серьезной» тематики в поэзии, назревшие в 1824 г., в 1820–1821 гг. жили, главным образом, в литературных кругах неарзамасского направления. Послание, вероятно, является ответом на устное высказывание Булгарина, в духе порицания эпикурейства и легкомыслия поэзии молодых поэтов пушкинского круга. Отношение Баратынского к Булгарину изменяется к 1823 г., когда он в послании к Гнедичу порицает «непристойный шум, поднятый Булгариным и Воейковым в полемике „Северного Архива“ с „Русским Инвалидом“». В 1826 и 1827 гг. Баратынский пишет на Булгарина эпиграммы, издеваясь над его ханжеством, беспринципностью и низкопоклонством (см. «Что ни болтай, а я великий муж», «В своих листах душонкой ты кривишь», и «Он точно, он бесспорно»), и, вводя послание в сб. 1827 г., снимает с него имя Булгарина.

Богдановичу^*

Впервые – в «Сев. Цветах», 1827, стр. 335, с разночтениями в ст. 5–6, 19–21, 39–41, 49–51, 59–64, 72, 78, 88, 90–95, 98. В сб. 1827 г. разночтения к ст. 20, 36, 49–51, 97.

Послание написано в 1824 г. 17 июня этого года А. Тургенев пишет Вяземскому: «Баратынский читал прекрасное послание к Богдановичу» (Остафьевский Архив, т. III, стр. 55). К осени этого же года относится письмо Дельвига к Пушкину, где упоминается послание. Первая редакция этого послания до нас не дошла, мы знаем о ее существовании по цитате в письме Баратынского к Пушкину.

Послание обращено к Богдановичу Ипполиту Федоровичу (1743–1803), автору знаменитой поэмы «Душенька».

(1) К ст. 44 и след.: Екатерина «читала Душеньку с удовольствием и сказала о том сочинителю: что могло быть для него лестнее? Знатные и придворные, всегда ревностные подражатели государей, старались изъявлять ему знаки своего уважения и твердили наизусть места, замеченные монархинею» (Карамзин, «О Богдановиче и его сочинениях»).

(2) Ст. 71–73: «Богданович жил в совершенном уединении. У него были два товарища, достойные добродушного Лафонтена: кот и петух. Об них он говорил как о друзьях своих, рассказывал чудеса, беспокоился об их здоровьи и долго оплакивал их кончину» (Батюшков, «Нечто о поэте и поэзии»).

(3) Ст. 84–85: Речь идет о послании Пушкина «К Овидию», напечатанном в «Полярн. Звезде» на 1823 г.

В обращении к умершему поэту Баратынский подражает Вольтеру (см. послание Вольтера к Буало, Шекспиру, Горацию, Лукрецию, Овидию, Попу, Вергилию, Петрарке и др.). Эту близость отметил Вяземский, говоря, что «Баратынский в сказке „Телема и Макар“ счастливо перевел Вольтера; но в послании к Богдановичу едва ли не еще удачнее подделался под него» (Собр. соч., т. I, стр. 23, «Об альманахах 1827 г.»). Дельвиг это влияние считает отрицательным. Он пишет Пушкину: «Послание к Богдановичу исполнено красотами; но ты угадал: оно в несчастном роде дидактическом. Холод и суеверие французское пробивается кой-где» (письмо от 10 сентября 1824 г.).

Послание вызвало разноречивую критику. Нападки на «унылых» поэтов-романтиков были одобрены «Сев. Пчелой» (№ 39 за 1827 г.), «Моск. Вестн.» (1827, № XII, стр. 374) возмущался односторонностью оценки немецкой поэзии. Вяземский («Моск. Телеграф», 1828, ч. XIII, № 1, стр. 236) писал: «Можно только попенять поэту, что он предал свою братию на оскорбления мнимо-классических книжников наших, которые готовы затянуть песню победы, видя или думая видеть в рядах своих могучего союзника. Они, пожалуй, по простоте или по лукавству станут теперь решительно ссылаться на слова Баратынского:

…Новейшие поэты
Всего усерднее поют свою тоску…

Дальше Вяземский цитирует послание, кончая словами:

Жуковский виноват: он первый между нами
Вошел в содружество с Германскими певцами

«Стихи хороши, очень хороши, насмешливы и остроумны; но должно понимать, что поэт шутит, хотя мимоходом и намекает на истину… иной подумает, что поэт в самом деле признает хандру отличительным свойством музы Виланда, Шиллера и Гете, что он не шутя обвиняет Жуковского в сближении русской поэзии с германскою». Послание недаром обсуждалось литературными друзьями и врагами Баратынского, – в нем поэт первый раз высказывал свой взгляд на современную ему поэзию. Оценка «унылых» элегиков, в сущности самооценка, была вполне серьезной.

Любопытно, что почти то же самое относительно Жуковского высказывает Рылеев в письме к Пушкину. Он пишет о пагубности его влияния на русскую поэзию: «Мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотворений, мечтательность, неопределенность и какая-то туманность, которые в нем иногда даже прелестны, растлили и много зла наделали» (12 февраля 1824 г.).

Лутковскому^*