Ночью молодость снилась. ДавнишнийЛетний полдень. Стакан молока.Лепестки доцветающей вишниИ легчайшие облака.И матроска. На белой матроске.Словно жилки сквозь кожу руки.Ярче неба синели полоскиИ какие-то якорьки.Я проснулся. Упорно, упрямоСтали сами слагаться стихи,А из ночи, глубокой, как яма.Отпевали меня петухи.Но рождалась большая свободаВ бодром тиканьи бедных часов:Одного ли терзает невзгодаИ один ли я к смерти готов?Где-то в белых больницах, в притонах,В черных камерах страшной Чека —Столько вздохов, молений и стонов.И над всем роковая рука.У меня же веселая участьВсех поэтов, собратьев моих, —Ни о чем не томясь и не мучась,Видеть сны и записывать их.
СТРЕКОЗА И МУРАВЕЙ («Во дворе, перед навесом…»)[250]
Во дворе, перед навесом,Дров накидана гора;Горьковато пахнет лесомИх шершавая кора.У крылечка, под окошком,Грузно — выравнены в ряд —Пять больших мешков с картошкойТолстосумами стоят.Ах, запасливая осень,По приказу твоемуМы к жилью избыток сносим,Одеваем дверь в кошму.Чу, сосед стучит, как дятел,Звонко тренькает стекло, —Он окно законопатил,Бережет свое тепло.Не боясь грядущих схватокС наступающей зимой.Как прекрасен ты. Достаток,Полнокровный недруг мой!Ах, расчетливый и трезвыйБородатый скопидом,Почему дар песни резвойНе считаешь ты трудом?..Он с презрительностью смелойРассмеется от души:«Ты всё пела?.. Это дело!Так пойди-ка, попляши!..»Слух к стихам ему неведом,К стихотворцу он суров…Не тягаться мне с соседомНи картошкой, ни обедом,Ни горой шершавых дров!