Из зеленой воды поднималась рука золотая,Устремлялась вперед, увлекая плечо за собой,И скрывалась, плеснув; и тогда появлялась другаяИ за первой гналась, занесенная над головой.Как русалка смеясь, ты за поручни трапа схватилась,Возбужденно дыша, поднялась по ступеням легко,На ладони мои голубая вода заструилась,Золотая вода с твоего голубого трико.Ты сказала: «Ну вот… завтра утром. Придете проститься?И хотите ли вы, чтоб писала я вам иногда?Впрочем, вечер велик… С вами лодка… И может случиться,Что последняя ночь не отпустит меня никуда».Я ответил: «О нет! Ни прощания у парохода,Ни открыток с чужих и неведомых мне островов,Что напрасно таить? Нам обоим нужнее свобода;Чтобы вас сохранить, я навеки проститься готов».«Хорошо!» — И легко я пожал загорелую рукуИ ладейка моя закачалась на синей волне.Так бестрепетно мы обрекали себя на разлуку,До сих пор этот час горькой музыкой слышится мне.И, кивнув головой, ты исчезла в стеклянной кабине,Где английская речь, где кому-то визжал граммофон.Море млело в заре. Над его безмятежной пустыней,Темно-синей уже, опаленно синел небосклон.Очерк яхты чернел, уплывал, умалялся печально.Я всё ждал, сторожил, не появится ль твой силуэт,А за лодкой моей, за кормою, звеневшей хрустально,Расплываясь, бежал золотой и сияющий след.Он пылал, он горел — так случается часто в июле,С легких весел моих падал жидкий огонь голубой,Друг для друга тогда мы с тобой навсегда потонулиВ нарастающей тьме ночи огненной и колдовской.Но как мужественно это пение мудрой печали,С ней и жить хорошо, с нею будет легко умирать.А иначе случись, мы бы счастливы были едва ли,Да и этих стихов никогда бы мне не написать!