Том 1. Тихие зори

Евсеев отошел тихий, печальный. В ее словах, как будто и простых, он вдруг почувствовал подтверждение: сейчас, в этом проклятом городе, против него делают что-то ужасное.

В кафе был пустынно. Сидело несколько греков; шипела вольтова дуга. При белом свете завсегдатаи пили кофе, читали газеты. Евсеев взял журнал. Рассеянно листал иллюстрации, курил. Когда попадалась нагая женщина, это ударяло его, почему-то вспоминалась Лина. «Какая гадость. – Он морщился. – Гадость!»

Он отложил журнал. Задумавшись, глядел на черного старичка с горбатым носом. За ним, где-то на туманном фоне, виднелась Лина – опять нагая, могучая и страстная. Она улыбалась, говорила: «Ну, вот я, ну, вот, мне двадцать восемь лет, я хочу жить. Идите сюда все, пусть, я хочу. Все тут будете, никому не уйти».

– А-а, галлюцинации.

Евсеев был злобен. Он не думал, что кафе, такое мирное место, где урчит кот, так тихо и сонно все – чтобы и оно было против.

Он ушел. Долго слонялся он по улицам; бешенство давило его. Мог ли бы он убить? Если бы встретил ее с тем (кто был тот? он не знал) – убил бы. Какая радость залить кровью свою боль! Против убийств, страстей пишут те, у кого нет нервов. Так настроенный, он возвратился. Было девять. Конечно, Лина не вернулась. Как он мог сомневаться?

Долгие часы затем он страдал. Обыкновенно, когда мучился, ложился на диван, подпирал щеку, недвижно оставался часы. Теперь так же. Но лежать хорошо, когда боль окаменяет; а она налетала, терзала, смолкала – он не мог найти одного типа сопротивления. Поэтому и ходил, и сидел, лежал, стонал.

В одиннадцать подошел к окну. Вспомнил, как сегодня, выходя из квартиры, поцеловал Лину. Показалось, что это было уже с год, – в какое-то необычайно прекрасное время. «Тогда еще я мог ее целовать, она была теплая, розовая со сна, а теперь я сижу в этом ящике, в поднебесье, кругом тьма, ветер… И что, что с ней происходит?» Это он спрашивал у себя в сотый раз.

«Просто она в гостях. Из-за чего кипятиться?» Но тут налетало, и метало его по комнате, ибо он знал, что в эти минуты происходит непоправимое, уничтожающее.

Около часу позвонили. Он чуть не упал. Огненным хвостом ударило в мозгу: «Вдруг ничего?» Он перевел дыхание, вышел. Почтальон! Он не видел расписки, что-то нацарапал, ему хотелось убить этого почтальона. Почтальон опасливо на него покосился.

Появления Лины Евсеев не заметил. Он сидел в кресле, в полусне, и не слышал звонка. Но – сквозь больное забытье– сразу почуял платье, шаги, духи. Он вскочил.

– Лина!

В спальне она раздевалась.

– Ну?

Он вошел. Лина стояла без корсета – высокая, в низ-ковырезанной сорочке; прямая, холодная.

– Что тебе? Что ты на меня смотришь?

Евсеев хотел что-то сказать, но не мог. Захватило горло. Он сел.

– Что с тобой? – Лина начала раздражаться.

– Лина, – он остановился, – где ты была? Я тебя ждал… Почему ты так поздно?

Лина распустила волосы.

– Была по делам. Потом у Нелидовой. Ужинали в клубе.

– С кем?

– Ну, там много народу было.

Минуту он молчал; потом спросил, – и не узнал своего голоса:

– Ты мне не изменила?.. Нынче? Лина отвела глаза.

– Сумасшедший.

Она говорила покойно. Но отчего у ней неверное лицо? Почему она не смотрит? Что видит там, в стороне? Почему не обнимет, не скажет: «Милый, я мучусь, что причинила тебе боль. Это – твое бедное сердце. Вот тебе душа, ты видишь, кроме любви, восторга, в ней нет ничего». Он бы поверил! Целовал бы, плакал, просил прощения. Сказал бы, что если она полюбит, пусть говорит, – он не помешает, уйдет.

Лина молчала. Бог мой, дай сил!

– Слушай, Лина… Ну, может быть, это глупо. Но я весь день страдал, так страдал. Бог знает, что мне казалось…

Он подходит, хочет обнять. Если бы взгляд! Один взгляд.

Лина отвертывается.

– Не хочешь сказать… Лина, за что?

– Да что я сделала-то?

– Не понимаешь?

Он сидит молча, закипает. Трудно сдержать себя.

– То сделала, что я тебе не верю, – он багровеет, – … заставлю сказать правду… Если не скажешь, если…

– Невыносимо! Ты с ума сходишь.

«С ума?» Стало холодно. Собственно, что такое? К кому он ревнует? Что же она сделала, действительно-то?

Она права. Конечно, сумасшедший. Он сложил руки за спиной, несколько раз прошелся по комнате. Лина сидела теперь совсем раздетая. Вот сейчас она ляжет, потушит свечку, и как прекрасный зверь будет спать, в полумгле, при лампаде.

«Да, я знаю, ты ждешь минуты, ты спрячешься – и с тобой все уйдет… вся ты, грех, тайна. Вы будете во мгле».

Проходя, он вдруг быстро наклонился к ней, поднес к глазам огонь; взглянул. Лина испугалась.

– Что тебе…

Он держал ее крепко, обхватив правой рукой. Черный, тяжелый, он давил ее взглядом. То, что прочел он, было ужасно. На минуту Лина растерялась. Потом овладела собой.

– Если хочешь насилия, – делай. Ты сильней.

Он выпустил ее.

– Нет. Не насилие.

Передохнув, он сказал:

– Ты все лжешь. Я узнал по глазам.

Лина повернулась спиной.

– Оскорбляешь меня – ты. Это подло.

– Ты мне изменила.

– Нет. – Она сказала это равнодушно.

– Да. И, вероятно, изменяла раньше.

Лина потушила свет.

– Если ты не уйдешь, я начну кричать.