Том 1. Тихие зори

Из чайного поле битвы обращалось в ужинное. Алчно горели посреди графинчики, английская горькая подымала журавлиное горлышко; водка простая была скромна, твердо знала свою силу.

Людмила Ильинична захлопоталась. Но натравливать мужчин на водку не приходилось: слишком большой магнит был в ней. К закуске отсортировались рьянейшие, рюмки ходили внутрь с кряками, прибаутками, хрустеньем огурцов.

Всех замутил хмель. И теперь на самом деле сливались голоса, смех походил на оркестровое исполнение. А для Константина Андреича из этого временами выползал голосок соседа – господина Пересыпина:

– Давно изволили в деревню приехать? Потом, через равные промежутки:

– А зайчиков у вас много?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Так вы к нам довольно надолго?

И дальше: водятся ли волки, «лисички», вальдшнепы и прочее, – с тихим, толсто-бабьим видом и тоном полнейшего благодушия. Казалось, если спросить о политике, любви, войне, он подумает, скажет:

– Так вы говорите, зайчиков у вас достаточно? После ужина были танцы; лихие помещики, молодые, типа поддевочно-нагаечного, завивали ус, вращаясь с барышнями в «венском», разных «чардашах».

Константин Андреич отбился. Он сидел в углу и глядел в окошко мимо белых оклеенных рам. Свет падал наружу, узким куском; в нем свистала, все свистала метель, такая же буйная, дикая, как прежде.

Временами так била она где-то железо, так сыпала в стекла, что, казалось – вот сейчас подхватит, размечет в легкие щепки этот дом, вскинет в разные стороны дореформенных, послереформенных, – свет загасит, и сердце, устающее от трепака, заморозит.

«Ну-ка, ну, ну! – подгонял он ее. – Махни!» Но ничего не было. Подошла хозяйка, стала его занимать. Он отговаривался как умел. Однако, Люба и другие думали, что ему скучно. Константин Андреич не протестовал (хотя это была неправда). Люба сказала, что чувствует усталость, и, несмотря на метель, упрашиванья, через полчаса они уехали.

VII

Отодвинув ящик стола, Константин Андреич разбирал, карточки: охотничья группа – из детства, брат верхом, мальчиком; когда очень шибко пускали лошадей, он кричал в отчаянье: «Не удержал, не удержал!»

А вот – сразу огромный перерыв: открытка итальянская; пляж, кабинки, сбоку рыбачий поселок.

Он вздохнул.

Завтра увижу я башни Ливурны,
Завтра увижу Элизий земной!

Это близ Пизы. Там они жили летом, вдвоем, в захолустье. Комнату брали у содержательницы fiaschetteri'и[15], среди рыбаков, на канале. После обеда, валяясь по широкой постели, видели, как брели красными крыльями паруса рыбацких суден – в тридцати шагах.

С набережной мальчишки бросались в воду. А вечером горы – нежные, бледно-фиолетовые, подымали венцы свои; они были задумчивы, прозрачно-плывущие.

Когда темнело, маяк зажигался; шипит море – но ласково; а они в ресторанчике, на берегу, всегда одни в нем; «chianti bonissimo»[16], жаренные на вертеле бифштексы, грибы-fungi.

«Неужели не увижу никогда? Неужели…»

Под этим чувством прожил он весь день. А назавтра глянуло солнце февральское, погрело; стало капать. То же было через день, и еще. Что-то подмывало его. Наскучили деревня, невылазность, одиночество. В это время Кондрат привез с почты письмо. В нем Федя, молодой друг Константина Андреича, сообщал ему, что «любит и уезжает». Он внутренне поулыбался.

«Ну конечно, влюблен. А куда едет-то?» Оказалось – в Венецию. Неужели Hochzeitsreise[17]? Все немцы в таких случаях в Венецию. Глупо. Но вышло, что не Hochzeitsreise. Это немного его успокоило. «Все-таки, очень уж „поэтически“: наверно, будет на гондолах ездить, серенады слушать по каналам». И он написал ему, спрашивая о подробностях. Федя ответил, что уезжает один, что любит, это верно, но что дела его весьма темны – ничего толком сказать нельзя. «Костя, дорогой, – приписал он сбоку, – не соберешься ли со мною? Как бы это было хорошо! Восторг!» Он задумался довольно серьезно. Гадал, гадал, наконец ответил: «Через неделю, не раньше».

VIII

За день до выезда, часа в два ночи, Константин Андреич проснулся. Лаяли собаки. Они часто лаяли ночью, но сегодня особенно. Взяв палку, одевшись, он вышел.

Была луна.

Светло синея, падала тень от дома; яблони оплетались узором ветвей, как легкой сеткой; белели следы.