Том 1. Записки покойника

«Недавно в поездке в Москву и Саратов мне пришлось все видеть воочию, и больше я не хотел бы видеть.

Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной руганью бьют стекла в поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве… Тупые и зверские лица… Видел толпы, которые осаждали подъезды захваченных и запертых банков, голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров, видел газетные листки, где пишут в сущности об одном: о крови, которая льется и на юге, и на западе, и на востоке, и о тюрьмах. Все воочию видел и понял окончательно, что произошло».

Многие беды Булгакова происходили от чрезвычайно простой вещи: он всегда правильно оценивал происходящее. А такие люди в России обречены на неизбежные страдания.

…одиночество — это важные, значительные мысли… спокойствие, мудрость… — Как мы уже отмечали, об этом же Булгаков говорил своему другу А. П. Гдешинскому в Киеве. А вот что Булгаков писал Н. А. Земской в уже упомянутом предновогоднем письме 31 декабря 1917 г.: «…я живу в полном одиночестве. Зато у меня есть широкое поле для размышлений. И я размышляю…»

…и на десять верст кругом — никого. Туманцы, болотца, леса! — Все это припомнилось писателю при завершении работы над романом «Мастер и Маргарита»: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти…»

…летит, не касаясь земли. — Ср. с рассказом А. Чехова «Черный монах», отсылки на который еще не раз будет делать Булгаков в своих сочинениях.

Если не уедешь отсюда в город, я удавлюсь. — Конечно, нельзя полностью полагаться на воспоминания, которые к тому же записываются спустя пятьдесят шесть лет, но совпадения все-таки поразительные! Вот как запомнила Т. Н. Лаппа эти трагические дни: «Я не знала, что делать, чувствовала, что это не кончится добром. Но он регулярно требовал морфия. Я плакала, просила его остановиться, но он не обращал на это внимания. Ценой неимоверных усилий я заставила его уехать в Киев, в противном случае, сказала я, мне придется покончить с собой. Это подействовало на него, и мы поехали в Киев…» (Запись А. П. Кончаковского).

Дал ей клятву, что уезжаю в середине февраля. — В конце февраля Булгаковы возвратились в Киев. Скрыть от матери и других близких родственников тяжкий недуг было невозможно. Началась настоящая борьба со смертельным врагом — неизлечимой болезнью. К сожалению, этот важнейший период в жизни Булгакова Т. Н. Лаппа изложила и нечетко, и даже двусмысленно. Не исключено и влияние интервьюеров. Вот ее первое воспоминание в записи А. П. Кончаковского: «И тогда я обратилась к Ивану Павловичу Воскресенскому (второй муж Варвары Михайловны, матери Булгакова, врач. — В. Л.) за помощью. Он посоветовал вводить Михаилу дистиллированную воду. Так я и сделала. Я уверена, что Михаил понял, в чем дело, но не подал вида и принял „игру“. Постепенно он отошел от этой страшной привычки. И с тех пор никогда больше не только не принимал морфия, но и никогда не говорил о нем».