Том 10

— Калликрат, — сказала она хриплым, дрожащим голосом. — Не забывай меня, Калликрат. Сжалься надо мной в час моего позора; я возвращусь, я снова буду прекрасной, клянусь, так будет. О-о-о! — Она упала ничком и не двигалась.

И вот на том самом месте, где двадцать веков назад Айша убила жреца Калликрата, она покоилась сама, бездыханная.

Полуживые от пережитого ужаса, мы тоже простерлись на полу пещеры и впали в полное беспамятство.

Не знаю, сколько времени мы так пролежали. Должно быть, много часов. Когда я наконец открыл глаза, двое моих спутников все еще не пришли в себя. Словно утренняя заря, мерцало розовое свечение, а громовая колесница Духа Жизни катилась своей всегдашней дорогой; когда я очнулся, огненный столп уже удалялся. Тут же, возле нас, я увидел неподвижную безобразную обезьянку, обтянутую морщинистым желтым пергаментом, — то была еще недавно столь прекрасная Она. Увы, это был не кошмар, а ужасный невиданный факт!

Какова была причина столь поразительной перемены? Изменилась ли сама природа животворящего Огня? Может быть, временами он несет не Жизнь, а Смерть? Или же тело, однажды вобравшее в себя его поразительные свойства, уже не способно их усваивать, так что при повторном омовении — сколько бы времени ни прошло — оба противоположных заряда нейтрализуются, и тело возвращается в то состояние, в котором было до воздействия субстанции жизни? Этим и только этим можно объяснить стремительное постарение Айши, к которой вернулся ее двухтысячелетний возраст. У меня не было ни малейших сомнений, что именно так выглядела бы женщина, которая каким-нибудь необычным способом продлила свою жизнь и умерла бы, когда ей перевалило за две тысячи лет.

Но кто может сказать, что произошло на самом деле? Налицо был результат. Я часто размышляю о том, что тогда случилось, и, по-моему, не надо особого воображения, чтобы увидеть тут руку самого Провидения. Пока Айша, как бы погребенная заживо, из века в век ожидала возвращения своего возлюбленного, она почти не нарушала установленного миропорядка. Но Айша, всесильная и счастливая в упоении любовью, наделенная вечной молодостью, и божественной красотой, и вековой мудростью, могла бы преобразовать все общество и, может быть, даже изменить судьбу Человечества. Она противопоставила себя вечному Закону и, несмотря на все свое могущество, была повергнута в прах — посрамленная и жестоко осмеянная.

Несколько минут я лежал, размышляя обо всех пережитых ужасах; в этой животворной атмосфере силы быстро возвращались ко мне. Надо было позаботиться о других; я, пошатываясь, поднялся на ноги, собираясь привести их в чувство. Но прежде чем это сделать, я подобрал платье Айши и полупрозрачное головное покрывало, под которым она прятала от людских глаз свою ослепительную красоту, и, отвернув голову, прикрыл ее жалкие останки, потрясающий символ бренности человеческой красоты и человеческой жизни. Я торопился, опасаясь, как бы Лео не очнулся и не увидел ее вновь.

Затем, переступив через ворох благоухающих темных волос, я подошел к Джобу, который лежал лицом вниз, и перевернул его. Его рука упала как-то странно, и, заподозрив неладное, я внимательно посмотрел на него. С первого же взгляда я понял, что наш старый верный слуга мертв. Его нервы, и без того расшатанные всем, что он видел и испытал, не выдержали последнего испытания; он умер от страха или потрясения, вызванного страхом. Достаточно было посмотреть на его лицо, чтобы понять это.

То был еще один удар, наглядно показывающий, через какой ад нам довелось пройти, но тогда мы не ощущали этого так остро. Смерть нашего бедного старого слуги казалась вполне естественной. Через десять минут, весь дрожа, Лео со стоном очнулся, и, когда я сказал ему, что Джоб умер, он только обронил: «Да?» И заметьте, это отнюдь не было проявлением бессердечия, ибо Лео и Джоб были очень привязаны друг к другу, и он часто говорит о покойном с глубочайшим уважением и любовью. Просто он дошел до предела отчаяния. Арфа, с какой бы силой ни ударяли по ее струнам, может звучать лишь с определенной громкостью.

Итак, я старался привести в себя Лео, испытывая бесконечное облегчение от того, что он жив, и в конце концов, как я уже сказал, он очнулся и сел на песке; меня ждало новое потрясение. Когда мы вошли в пещеру, его вьющиеся волосы были цвета червонного золота; но сейчас они казались серыми, а к тому времени, когда мы выбрались на свежий воздух, стали белоснежно-белыми. И выглядел он на двадцать лет старше.

— Что нам делать, старина? — спросил он глухим, безжизненным голосом, когда его мысли прояснились и он отчетливо вспомнил все происшедшее.

— Попробовать выбраться отсюда, — ответил я. — Если, конечно, ты не хочешь омыться в пламени. — И я показал на огненный столп, который вновь катился мимо нас.