Том 10

— Слушайтесь, слуги мои, — сказала она. — Прибытие иноземцев, которых, вы знаете, я ждала много лет, предвещает великие события. Даже я, в своем безмерном могуществе, не могу предвидеть их исход, ибо мне не дано прозревать грядущее. Этот трон может скоро опустеть, а это тело станет пищей для вечного огня. Нет, нет, не печальтесь, не печальтесь, ибо я бессмертна, и даже если умираю, мой дух возвращается.

Внемли мне, Папаве! В тебе течет жреческая кровь, и только тебе я открыла все двери мудрости. Если я — сейчас или позже — покину этот мир, воссядь на этот древний трон, на мое место и неукоснительно следуй всем моим наставлениям: да озаряет свет с нашей Горы весь мир! И еще я повелеваю тебе и тебе тоже, мой жрец Орос: если меня призовут в горнюю обитель, оказывайте радушное гостеприимство этим иноземцам, а как только это станет возможно, отведите их назад — той же самой дорогой, что они пришли, или через северные холмы и пустыни. Если же Хания Атене попытается задержать их насильно, именем Хесеа поднимите против нее племена, низложите ее, захватите ее земли и властвуйте ими. Слушайте и повинуйтесь!

— О Мать, мы слушаем и повинуемся, — ответили Орос и Папаве в один голос.

Она махнула рукой — в знак того, что разговор закончен, и после долгого раздумья обратилась к Хании:

— Атене, вчера ночью ты спросила, люблю ли я этого человека. — Она показала на Лео. — Ответ на этот вопрос напрашивается сам собой: разве не может он разжечь страсть в груди любой женщины, как и в твоей? Ты говорила, что твое сердце и мудрость твоего родственника Шамана подсказывают тебе, что ты любила этого человека еще в первом своем воплощении, и ты заклинала меня именем Высшей Силы, которой я повинуюсь, снять завесу с былого, дабы ты могла узнать истину.

Час настал, женщина, и я выполняю твою просьбу, не потому, что уступаю тебе, но потому, что такова моя собственная воля. Я все же человек, а не богиня, поэтому ничего не могу поведать тебе о самом начале. Не знаю, почему судьба связала нас троих одним узлом; не знаю, что уготовано нам в самом верху лестницы перевоплощений, по бесчисленным ступеням которой мы карабкаемся в таких муках и страданиях, а если и знаю, лишена возможности сказать. Итак, я начинаю свой рассказ с того времени, которое сохранилось в моей памяти.

Хесеа замолчала, и мы увидели, что она вся дрожит в невероятном напряжении воли.

— Оглянитесь, — вскричала она, широко разбрасывая руки. Мы обернулись и сперва не увидели ничего, кроме высокой завесы огня, верхняя кромка которой под натиском ветра загибалась, словно гребень океанской волны. По мере того как мы приглядывались к алой завесе, этому чудовищному светильнику, созданному самой Природой, в ее глубинах, как в магическом кристалле провидца, вырисовывалась все более отчетливая картина.

Среди песков, омываемый широкой, окаймленной пальмами рекой, — храм; по его двору, обнесенному кругом колоннами, шествуют жрецы с развевающимися знаменами. Но вот двор пустеет: я даже вижу, как по нему скользит тень соколиных крыльев, так хорошо заметная в ярких лучах солнца. Через южные портальные ворота входит бритоголовый, босоногий человек в белом жреческом облачении; он медленно направляется к раскрашенной гранитной святыне: там, среди цветущих лотосов, восседает статуя женщины в двойной египетской короне; в руке у нее священный систр. Внезапно, как будто заслышав какой-то шум, человек останавливается, смотрит на нас; клянусь Небесами, его лицо, как две капли воды, походит на лицо Лео Винси, только помоложе, и на лицо Калликрата, чье набальзамированное тело мы видели в пещерах Кора.

— Смотри, смотри! — выдохнул Лео, хватая меня за руку, но я только кивнул головой.

Человек идет дальше; преклонив колена перед богиней в храме, обнимает ее ноги и молится. Распахиваются ворота, и в святыню вступает процессия во главе с закутанной в покрывало утонченного вида женщиной; она возлагает приношения на столик и опускается на колени перед статуей. Исполнив свой священный долг, она поворачивается и, уходя, прикасается к руке наблюдающего за ней жреца, который после недолгих колебаний следует за ней.

Вся процессия скрывается за воротами, только женщина задерживается в тени колонны — она что-то шепчет жрецу, указывая на реку и лежащую на юге равнину. Он в явном смятении, неуверенно возражает; она же, быстро оглядевшись, сбрасывает с лица покрывало и тянется к нему — их губы встречаются.

Убегая, она взглядывает в нашу сторону: это вылитая Атене; в ее темных волосах — золотой урей, знак принадлежности к царскому роду. Она смотрит на бритоголового жреца, торжествующе смеется, показывает на заходящее солнце, на реку и исчезает.

В ответ на этот смех, донесшийся до нас из глубины веков, слышится торжествующий смех Атене, она громко кричит старому Шаману:

— Верно подсказывали мне мое сердце и ты. Я покорила его сердце тогда.

Но холодный, точно лед, голос Хесеа остудил ее радость:

— Замолчи, женщина; сейчас ты увидишь, как ты его потеряла тогда.