Том 10

Вскрикнув от ужаса, глубоко потрясенный этим униженным проявлением покорности, Лео отпрянул в сторону, нагнувшись, поднял ее с пола и отвел, все еще рыдающую, к дивану.

— Ты даже не знаешь, что ты сделал, — сказала наконец Айша. — Пусть все, что ты видел на вершине Горы или в храме, останется в твоей памяти лишь как сон; пусть рассказ о разгневанной богине будет для тебя аллегорией, притчей. Одно, во всяком случае, несомненно: миновало много веков с тех пор, как я совершила свой грех — ради тебя и против тебя и той женщины; миновало много веков с тех пор, как я купила красоту и бессмертие в надежде завоевать твою любовь, заплатив за нее цену, которую немногие решились бы заплатить, но за все это я с лихвой расплатилась глумлением над собой, полным одиночеством и нестерпимыми каждодневными муками; мой заимодавец должен быть наконец удовлетворен.

Не могу тебе объяснить как, но ты, только ты спас меня от дальнейшего взыскания ужасного долга, ибо знай, что нам милосердно пожаловано право искупать грехи друг друга.

Он хотел что-то сказать, но она остановила его взмахом руки и продолжала:

— Видишь ли, Лео: на пути ко мне тебя подстерегали три великие опасности: псы-палачи, Горы и Пропасть. Это были символы и прообразы трех последних испытаний, назначенных твоей душе. Ты устоял против страсти Атене — эта страсть могла погубить нас обоих. Ты перенес тяжелый, полный невероятных лишений переход через пустыни и снега. Даже когда вокруг тебя грохотала снежная лавина, твоя вера была так же непоколебима, как и на краю огненной бездны, когда после горьких лет сомнений нахлынувший ужас поглотил все твои надежды. А когда ты спускался с ледника, не зная, что ожидает тебя в конце этой опасной тропы, лишь по своей собственной воле, побуждаемый любовью ко мне, ты, не раздумывая, погружался в пропасть еще более глубокую, чем та, что зияла под тобой, чтобы разделить все ужасы с моим духом. Ты понял наконец?

— Кое-что, не все, — медленно произнес он.

— У тебя на глазах двойная пелена слепоты, — нетерпеливо воскликнула она. — Слушай же! Если бы вчера ты поддался естественному голосу Природы и отверг меня, я была бы обречена бессчетные годы оставаться в этом отталкивающем облике; была бы обречена играть убогую роль жрицы забытой религии. То было первое на твоем пути искушение, испытание для твоей плоти, — нет, не первое, второе: первым была Атене со всеми своими соблазнами. Но твоя верность преодолела это испытание, и волшебная сила твоей всепобеждающей любви возродила мою красоту и мою женственность.

Если бы ты отверг меня сегодня ночью, когда, как мне было велено, я показала тебе это видение в храме и призналась в самом тяжком грехе, обременяющим мою совесть, — в полном отчаянии, беспомощная, лишенная защиты моего земного всевластия, я была бы ввергнута в бесконечно долгую и темную ночь одиночества. Это было третьим, назначенным свыше испытанием твоей души, и если бы не твоя стойкость, Лео, судьба продолжала бы держать меня за горло и не ослабила бы своей хватки. Ныне же я возродилась в тебе — благодаря тебе я могу надеяться на блаженное существование в ином мире, вместе с тобой. И все же, и все же вполне вероятно, что тебе придется еще перенести тяжкие страдания…

— Это меня не страшит, — ласково перебил ее Лео. — Душа моя почти спокойна; в конце концов всем нам воздастся по справедливости. Если я освободил тебя от пут, спас твою душу от угрожавшего ей духовного зла, приняв всю вину на себя, — стало быть, я жил, а если будет надобно, и умру не напрасно. Прекратим этот разговор; только ответь мне на один вопрос. Как ты преобразилась там, на вершине?

— В пламени я покинула тебя, Лео, и в пламени возвратилась; в пламени, может быть, мы с тобой оба оставим этот мир. Но, возможно, менялась я лишь в ваших глазах, в действительности же мое обличие было неизменным. Я ответила. Не пытайся узнать больше.

— И все-таки я задам еще один вопрос. Сегодня мы были обручены, Айша. Когда же мы станем мужем и женой?

— Еще не настало время, не настало время, — торопливо проговорила она, ее голос дрожал. — Ты должен обождать, Лео; несколько месяцев, а может быть и целый год, тебе придется довольствоваться ролью друга и возлюбленного.

— Почему? — воскликнул он с горьким разочарованием. — Я уже давно в этой роли, а ведь я не молодею и, в отличие от тебя, скоро стану стариком. Жизнь проходит, иногда мне кажется, что конец уже близок.

— Не говори так, это не к добру, — сказала она, вскочив с дивана и рассерженно топнув обутой в сандалию ножкой: так она пыталась замаскировать свой страх. — И все же ты прав: ведь ты не защищен ни от всевозможных случайностей, ни от той угрозы, что таит в себе время. Что, если ты умрешь, а я останусь в живых?! Какой это будет ужас!

— Тогда подари мне свою жизнь, Айша.