Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

И еще он рассказал мне, что заседания Гонкуровской Академии лишены всякого официоза и обычно проходят в кабачке. Помню, что мне это очень понравилось.

Помню и то, как Валентин Петрович дал мне почитать у себя на веранде рукопись повести «Уже написан Вертер…». К тому времени ничего более антисоветского я не читал. Даже «Один день Ивана Денисовича» меркнул в призрачном вымороченном свете этой маленькой повести о том, какой тонкий слой папиросной бумаги отделяет человечество от одичания.

– И что, так и было в Вашей Одессе? Так и ходили они в своих кожаных куртках и расстреливали из своих маузеров кого хотели или кто просто попадался им под руку? – спросил я Катаева.

– А Вы думаете? Все так и было. Скоро напечатают в «Новом мире».

Я с сомнением пожал плечами и ошибся. «Вертера» таки напечатали в «Новом мире» через два месяца.

Напечатать-то напечатали, но нигде, во всей печати огромного СССР не просочилось даже крохотной заметки об этой страшной повести. Знаменитый писатель напечатал новую повесть в знаменитом журнале, и нигде ни ругани, ни хвалы – ни одной строчки!

Тогда я впервые понял, какое могучее оружие – фигура умолчания.

Хотя, справедливости ради нельзя не заметить, что элементы этой «фигуры умолчания» вокруг имени Валентина Катаева впервые обозначились еще после публикации «Алмазного венца». Очень много обиженных появилось в литературной и окололитературной среде. А как сказала мне недавно любимая внучка Валентина Петровича – Тина Катаева, самыми обиженными назначили себя родственники тех литераторов, кто не попал в «Алмазный мой венец». А не попавших были «тьмы», о существовании многих из них Валентин Петрович лишь смутно догадывался.

Вскоре три моих повести – «Баллада о старом оружии», «Печка», «Катенька» – собрались печатать в «Роман-газете», тираж которой был 3,5 миллиона экземпляров. К публикации в этом самом массовом издании художественной литературы полагалось предисловие, и я спросил Валентина Петровича, не сможет ли он его написать.

– Напишу, – сразу ответил Катаев. А помолчав, добавил: – Тяжелую дверь открыли Вы, Вацла́в. (Он всегда произносил мое имя с ударением на последнем слоге.) Предисловие Катаев написал и даже подарил мне его рукопись.

ЮРИЙ ПАВЛОВ. А она у Вас есть? Она сохранилась?

ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Есть. Могу показать.

ЮРИЙ ПАВЛОВ. Это машинописный текст?

ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Нет, Валентин Петрович писал от руки. Это рукопись в самом прямом значении этого слова.

ЮРИЙ ПАВЛОВ. А давайте напечатаем ее в нашей статье факсимильно. Современная техника это позволяет.

ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Наверное, это будет интересно для литературных гурманов…

ЮРИЙ ПАВЛОВ. Текст Катаева без названия?

ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Да, на тот момент, когда Валентин Петрович подарил мне уже перепечатанную на машинке рукопись, он еще не остановился на названии «Дар воображения». Тут я хотел бы заметить, что в 1984 году Катаев еще дополнял текст несколькими абзацами насчет романов «Семнадцать левых сапог», «Тайные милости» и еще насчет чего-то, точно не помню. Эти маленькие дополнения делались уже как предисловие к однотомнику моего «Избранного». Тогда книги выходили долго. Кажется, «Избранное» вышло в январе 1986 года. Валентин Петрович умер в апреле. В то время я был в командировке в Королевстве Северный Йемен и не успел на похороны.

Когда летели в Москву, рядом со мной какой-то служилый седовласый мужчина читал французскую газету и вдруг прыснул со смеху.

– Чего веселого? – довольно агрессивно полюбопытствовал я, поскольку, пролетая над Африкой, думал о Москве и о Валентине Петровиче Катаеве. Смех соседа показался мне крайне неуместным.

– Да вот, – вытирая из-под очков веселые слезинки, отвечал сосед, – пишут: «В горах Йемена восстали вожди марксистских племен».

«Жизнь продолжается рассудку вопреки» – пронеслась в моей памяти строка большого русского поэта Георгия Иванова, с несколькими стихами которого меня впервые познакомил по памяти большой русский писатель Валентин Петрович Катаев.

ЮРИЙ ПАВЛОВ. В романе «Одинокому везде пустыня» в качестве эпиграфа к третьей главе приводятся слова из песни неизвестного белогвардейского автора: «Звезда полей, звезда полей над отчим домом и матери моей печальная рука». В сноске на этой же странице сообщается следующее: «В дальнейшем эти строки были использованы как цитаты в стихах русских поэтов Владимира Соколова и Николая Рубцова».

О Николае Рубцове еще в 70-е годы Михальский написал изящную лиро-философскую миниатюру «Орфей». По многочисленным цитатам, отсылкам, высказываниям писателя и его героев, другим фактам можно сделать вывод о том, что Вацлав Михальский прекрасно знает русскую и мировую поэзию.