Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

И в то же время мудрый Фунтик способен на отчаянные поступки, о чем свидетельствует случай с котенком Изабель. Этот эпизод, в котором Михальский достигает вершин писательского мастерства, приведу полностью: «Однажды к ним в усадьбу неожиданно забежал огромный серый кабель, и ростом, и осанкой смахивающий на крупного волка. При виде котенка у кобеля встала шерсть на загривке, и он автоматически двинулся на расправу. Вдруг, откуда ни возьмись, из-за куста жасмина выскочил Фунтик и, рыча изо всех сил, преградил псу дорогу. А маленькая Изабель тут же спряталась под Фунтиком. Он рычал так яростно, так остервенело, брызжа слюной и выкатывая глаза, а сам, по сравнению с незваным гостем, был такой маленький, такой жалкий, что пес остановился в недоумении и, наверное, подумал: “может, бешенный?” Поразмыслив, громадный пес поднял заднюю лапу у куста олеандра с его будто лакированными, вечнозелеными листьями, потом мощно отгреб землю, встряхнулся и побежал восвояси». Трудно забыть и кошачий «почетный караул» на углах захоронения Фунтика, придающий смерти собаки нечто мистическое… Итак, в изображении животного мира Вацлав Михальский, несомненно, достиг классической высоты.

Вацлав Вацлавович, почему Вы придаете такое большое значение «братьям нашим меньшим» на протяжении всего своего творчества? И чем Вы объясните тенденцию исчезновения животного мира в современной прозе?

ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. В Вашем вопросе уже есть ответ: именно потому, что я понимаю и чувствую их как «братьев наших меньших».

Сегодня у меня на даче проживают кошка Дуся, коты Шлема и Яша, пес Маркиз. У всех у них есть ветеринарные паспорта, и все они записаны на мою фамилию. Дуся у нас аристократка – чистокровная сибирская кошка, очень красивая, большая и гордая. Когда-то, давным-давно, ее котенком подарили моей внучке Елизавете, потом, когда юная кошка начала лазить по шторам, определили ко мне на дачу. Оба кота помоечного происхождения, поэтому они очень умные, хитрые и отважные.

Маркиз достался мне по случаю: его подобрали замерзающего около метро, где на теплых решетках расположились две враждебные стайки собак и не подпускали его к себе даже приблизиться. Это был жалкий, облезлый, невероятно худой кутенок, который еле держался на ногах.

На другой день мы повезли его в ветлечебницу. Врач нашел у него кучу болезней и малокровие. На вопрос, чем его лечить, ответил: «Кормите». А когда я спросил, какой он породы, врач сказал: «У него 18 пород». И, взяв ветеринарный паспорт, добавил: «Как писать, без имени?»

– Почему же, если у него 18 пород? Пишите Маркиз.

– Хорошо, тогда он будет Маркиз Михальский.

Маркиз вырос в крупного, умного, благородного, послушного пса. Он даже перебарывает себя, когда мимо проходят наши кошки. Перебарывает, конечно, но видно, с каким трудом это ему дается.

ЮРИЙ ПАВЛОВ. Мария Мерзловская так определяет один их главных своих жизненных принципов: «Никогда не вступать ни в какие соединения, партии, группы, союзы, а действовать во благо России только в одиночку. Чтобы было с кого спросить и не на кого пенять…» Как минимум в одном пункте – «над схваткой», «ни с кем» – кредо героини совпадает, на мой взгляд, с жизненно-творческой позицией Вацлава Михальского.

Вацлав Вацлавович, как Вы относитесь к сказанному? Не кажется ли Вам, что такая Ваша позиция во многом объясняет пятидесятилетнее замалчивание Михальского-писателя авторами разных направлений?

ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. На Ваш вопрос о том, совпадает или не совпадает моя жизненная позиция с позицией моей героини Марией Мерзловской, я бы ответил скорее утвердительно. Хотя зазор между нашими позициями всегда существует.

А что касается «замалчивания», о котором Вы говорите, то это не совсем так или совсем не так.

Начиная с самого первого, написанного в 1957-м и опубликованного в 1960 году Игорем Дедковым в газете «Костромская правда» рассказа «Семечки», у меня всегда были читатели. А «Балладу о старом оружии», «Катеньку», «Печку», «Семнадцать левых сапог», «Тайные милости» прочли миллионы человек. Другое дело, что я никогда не был на виду у критиков, как писал Георгий Иванов:

В громе ваших барабанов
Я сторонкой проходил,
В стадо золотых баранов
Не попал, не угодил.

Да, все было именно так, но это вопрос тысячи стечений обстоятельств. И я не ропщу, жаловаться мне не на что. Тем более что есть читатели и у моей большой работы: романов «Весна в Карфагене», «Одинокому везде пустыня», «Для радости нужны двое», «Храм согласия», «Прощеное воскресенье, «Ave Maria».