Том 10. Братья Карамазовы IV. Неоконченное. Стихотворения

Уже в 1860-х годах, в частности в «Ряде статей о русской литературе» (1861) и в разговорах Порфирия Петровича с Раскольниковым в «Преступлении и наказании», тема «мечтательства» получает для Достоевского отчетливое философско-историческое истолкование. «Мечтательство» осмысляется здесь как одна из характерных черт представителя послепетровского, «петербургского», периода русской истории — оторванного от народа, одинокого дворянского или разночинного интеллигента, противостоящего господствующей, жестокой и бесчеловечной системе социальных отношений, мысль которого вследствие оторванности образованных классов от «почвы» способна стать вместилищем самых «фантастических» и неожиданно парадоксальных идей. Как на литературный прообраз типа петербургских мечтателей Достоевский в «Подростке» (1875) указывает на пушкинского Германна (из «Пиковой дамы»), ведя от него родословную собственных своих «фантастических» героев — мечтателей и парадоксалистов, мучеников идеи, «заблудившихся» (по его словам из рабочей тетради 1876 г.) в собственном сознании.

В период работы над «Подростком» Достоевский набрасывает в записной книжке среди характеристик других типов, задуманных для романа, характеристику мечтателя, которого он был намерен «подробнейше описать» (XVI, 49). Позднее он собирался использовать ее в работе над незавершенным романом «Отцы и дети», обдумывание которого непосредственно предшествовало замыслу особого романа «Мечтатель», возникшему (о чем свидетельствует рабочая тетрадь) в качестве ответвления одной из сюжетных линий ненаписанных «Отцов и детей».

Помимо печатаемых в настоящем томе фрагментов, о замысле романа «Мечтатель» мы знаем из письма С. В. Ковалевской к Достоевскому 1876–1877 гг. Ковалевская пишет здесь, что во время болезни ей «вспомнился» один «рассказ» Достоевского из будущего романа, и предлагает писателю свой вариант развития его идеи:

«У меня как-то на днях тоже была лихорадка; я долго не могла успокоиться, и мне все вспоминался один ваш рассказ из вашего будущего романа о „Мечтателе“. Я даже мысленно все развивала вашу идею, и мне бы ужасно хотелось, чтобы вы написали что-нибудь в этом роде. Я представляю себе так: человека бедного, живущего очень уединенно, сосредоточенною жизнью и состарившегося на какой-нибудь машинально умственной работе (например, хоть счетчика при обсерватории). Вследствие каких-нибудь внешних обстоятельств в нем развивается непреодолимое желание разбогатеть во что бы то ни стало. Он начинает выслеживать способ для этого с тою же терпеливою одностороннею последовательностью, с которою всю жизнь вычислял пути планет. И вот ему на ум приходит что-нибудь в роде адских часов Томаса.[93] Целые годы придумывает он и усовершенствует детали своей машины; наконец она готова, и он пускает ее в дело. При этом мысль о его жертвах, о тех людях, которые должны погибнуть от его машины, совсем ему как-то в голову не приходит. Даже мысль о богатстве отступает на второй план. Он просто влюблен в свою машину, его математическую, помешанную голову пленяет именно та точность, с которою она действует; ему нравится, что он может вычислить минута в минуту, когда корабль пойдет ко дну Корабль с машиною отплывает, старик как-то совершенно успокаивается. В самый вечер катастрофы он даже ни разу не вспоминает о машине; вдруг он чувствует внутреннее сотрясение; смотрит на часы — настала минута. И вот тут ему вдруг отвратительно ясно становится что, он сделал. Старик, конечно, сходит с ума. Но дальше фантазия моя уже нейдет».[94]

В заметках из записных тетрадей отражено несколько последовательных этапов развития замысла романа «Мечтатель». Как видно из первой тетради, тема «мечтателя» вначале переплеталась в сознании писателя с замыслом ранее задуманного романа «Отцы и дети» (см. выше, с. 330); в мартовском наброске (фрагмент № 1) Мечтатель, воспитывающий сына после смерти жены и «мало занимающийся» им, но «духовно» воспламеняющий его, — член неустроенной семьи, история которой вплетается в клубок других подобных же историй, намеченных для разработки в романе «Отцы и дети». Через несколько дней Достоевский начинает обдумывать состав ближайшего, апрельского номера «Дневника писателя» и набрасывает два варианта его оглавления:

1) «Состав апрельского номера. — Чурила. — Сборник казанский. — Иванище. — Спиритизм. — Мечтатель. — Герцеговинцы (1) и восточный вопрос <…>»;

2) «Чурила. — Казанский сборник. — Иванище. — Спиритизм. — Мечтатель. — Воспитатель<ный> дом или что-нибудь сенсационное».

В конце той же тетради находим перечень тем: «Мечтатель». «Великий инквизитор и Павел». «Великий инквизитор со Христом» и т. д. Состав апрельского номера 1876 г. уточняется во второй тетради:

1) «Состав № апрельского. — Высунутый язык. — Авсеенко. — О войне. — Спиритизим. — Мечтатель…».

2) «Окончательный состав апрельского №. 1) Авсеенко с обширностью. Кстати о славянстве. 2) Спиритизм. 3) Мечтатель (его биография). 4) Надо бы герцеговинцев. 5) Откуда явятся лучшие люди? 6) И о войне».