Том 10. Мертвое озеро

Настя всё передала отцу; но надежды уже не было в сердце старика. Он грустно выслушал ее и, к удивлению Насти, сказал:

— Гриша добрый малый и любит тебя. Я уже стар, я могу умереть; ты, я знаю, любишь его, и, верно, вы обвенчаетесь. Я не противлюсь вашему счастию и благословляю вас. Живите дружно, берегите друг друга и вспоминайте иногда старика солдата, когда кости его лягут в могилу!

— Но, батюшка, вы еще не так стары? и почему мысль о смерти пришла вдруг вам в голову?.. О батюшка! я не могу быть счастлива без вас!

Старик ничего не отвечал. Настя страшно испугалась: она видела ясно, что мысль о смерти занимала ум старика, и опять боязливо начала наблюдать каждый взгляд его, доискиваться тайного смысла в каждом его слове. Под вечер Иван Софроныч ушел, не сказав ей куда, и воротился через час. Лицо его было спокойно; но в голосе и движениях проявилась особенная торжественность. Казалось, всё уже было решено в душе его, и спокойствие старика напоминало грозу, смолкнувшую перед последним роковым ударом, которым неминуемо грозили черные тучи, бродящие по небу…

Прежнее беспокойство с новою силою пробудилось в бедной девушке. Но она не могла открыть ничего ни в словах, ни в поступках старика, что могло бы подтвердить ее опасения.

В самом деле, в душе старика всё уже было решено.

Наступил двенадцатый час: время было ложиться спать.

— Когда хотел прийти Гриша? — спросил Иван Софроныч у своей дочери.

— Он сказал, что не позже десяти часов достанет деньги.

— В одиннадцать придет Генрих; потом ему должно будет явиться к своему хозяину. Ты сходишь к Грише?

— О, я завтра чуть свет пойду к нему.

— Может быть, я еще буду спать, — заметил старик, — Не лучше ли будет, Настя, если я займу твою комнату?

Квартира их состояла из двух комнат. Первую занимал Иван Софроныч, вторую, в которую можно было попасть только через первую, занимала его дочь. Настя нашла мысль своего отца очень счастливою и радовалась, что он заботится о своем спокойствии. В пять минут кроватка Насти была перенесена в первую комнату и заставлена ширмами, а кожаный диван, на котором спал Иван Софроныч, — во вторую. Старик пожелал, чтоб туда перенесен был и стол, на котором стояла чернилица и другие принадлежности для письма, — хотя это желание исполнить было довольно трудно: стол был только о трех юшках, четвертая едва держалась.

Потом они простились и разошлись.

Ночью, часу в третьем, сквозь слабый сон Настя слышала звук ключа в замке двери, разделявшей две их комнаты. Она думала, не хочет ли старик опять уйти. Но звук умолк, и старик не показывался.

Казалось, он хотел только удостовериться, запирается ли замок. Так по крайней мере подумала Настя, в которой несчастные события последнего времени развили болезненную проницательность и подозрительность.

Утром, часу в осьмом, Настя встала, тихонько оделась и поглядела в комнату отца. Он спал. Настя осторожно вышла.

Гриша уже совсем оделся и готов был уйти со двора, когда пришла Настя.

— Что? — спросила она.

— Сейчас иду и через час буду у вас с деньгами.

— Ради бога! или с нами случится что-нибудь ужасное! — сказала Настя отчаянным голосом.

Она была так бледна, так убита, что Гриша испугался.

— Успокойся, Настя! неужели ты не веришь моему слову? — сказал он. — Клянусь же, я принесу их, хотя бы мне должно было пройти через огонь, чтоб взять их. Деньги уже есть, и я могу их получить; но…

— Идите, идите! — отвечала Настя. — После всё расскажете.

Они разошлись в разные стороны.

— Что, Настя, твои детские надежды и опять обманули тебя? — сказал Иван Софроныч, встречая свою дочь, которой печальное лицо говорило яснее слов. — Не огорчайся, дитя мое: мы сделали всё, что могли, и если не удалось так, спасем его другим образом!

— Он сказал, что непременно в десять часов принесет, — отвечала Настя.

— Не ходи туда! — поспешно и с испугом воскликнул Иван Софроныч, заметив, что дочь хотела войти в его комнату.

— Я хотела убрать вашу постель, — сказала Настя, возвращаясь.

Сердце в ней вздрогнуло, и страшное подозрение снова мелькнуло в уме.

Пробило десять часов. Гриши не было.

— Я схожу к нему, — сказала Настя болезненным голосом. — Я потороплю его. Мы сейчас придем, батюшка!

— Сходи, сходи! — отвечал старик равнодушно. — Прощай. Бог с тобой!

Он прижал к своей груди голову дочери и осыпал ее поцелуями.

— Прощай, мое дитя, мое сокровище, моя радость! — говорил он.

Настя подумала, что прощанье своей нежностью и продолжительностию не соответствовало минутной разлуке, которая предстояла им. Сердце в ней опять вздрогнуло.

Как только ушла Настя, старик махнул рукою и громко зарыдал. Потом он вошел в свою комнату и начал писать.

Настя не застала Гришу. Она решилась ждать. Но нетерпение, страх, мысль о том, что-то делает отец, мучительное предчувствие не позволяли ей ни минуты оставаться в одном положении: она очень скоро передумала ждать и бегом пустилась домой. У ворот свого дома она столкнулась с Генрихом, шедшим узнать свою участь.