Том 10. Мертвое озеро

Mademoiselle Анет запела романс Офелии. Молчание сделалось страшное. Слезы блестели на глазах Марка Семеныча, мисс Бетси подошла ближе к стулу певицы и, освободив одно ухо из-под чепчика, напряженно слушала. Mademoiselle Анет уже без просьб запела романс Десдемоны из второго акта.

Посреди глубокой тишины вошла в комнату хозяйка дома, только что возвратившаяся из гостей. Кто стоял сзади, заметил ее присутствие и попятился назад, сообщив эту весть соседу; наконец все отошли от фортепьян. Одна mademoiselle Анет ничего не замечала и продолжала петь. Хозяйка дома в эту минуту очень походила бы на Отелло, если б не была рыжевата. Вместо кинжала она коснулась ручкой зонтика до плеча mademoiselle Анет и строго произнесла:

— Довольно!

Mademoiselle Анет, вскрикнув, соскочила со стула, но опять села на него; страшно побледнев и закрыв лицо руками, она зарыдала. Тавровский кинулся к ней; голова mademoiselle Анет лежала на его груди, и рыдания наполняли комнату.

— Воды! воды! — кричал Марк Семеныч.

Все суетились в комнате, исключая хозяйки дома, которая стояла на одном месте и гневно на всех смотрела.

Освежась водой, mademoiselle Анет быстро встала, оглядела комнату и тихо сказала:

— Я испугалась… впрочем, ничего… это…

Надежда Александровна подошла к зеркалу и, срывая свои перчатки, сказала сердито:

— Мисс Бетси, уведите детей!

И, бросясь на стул, она нетерпеливо стучала ногой об пол.

Все двинулись из комнаты, исключая Марка Семеныча, который сказал:

— Надинь!

Но она не слыхала, потому что провожала глазами Тавровского, подавшего руку mademoiselle Анет. Они медленно шли, тихо разговаривая.

— Надежда Александровна! — опять сказал Марк Семеныч.

Надежда Александровна быстро повернула голову и так взглянула на Марка Семеныча, что он сделал нетерпеливый жест и, сев у фортепьян, стал барабанить по клавишам.

— Вы надоели мне с музыкой! — вставая, сказала Надежда Александровна и, позвонив в колокольчик, прибавила вошедшему лакею: — Вынести отсюда фортепьяно.

— Надинь! — воскликнул Марк Семеныч.

— Куда прикажете? — спросил лакей.

— На чердак!

— Помилуй, Надинь! как же дети будут учиться?

— Ну так в детскую! Скорее!

— Это слишком! Неужели для детей нет комнаты? — заносчиво начал Марк Семеныч; но его перебила Надежда Александровна:

— Не от детей, а от пения ваших гувернанток я избавляю себя.

— Напрасно! она поет очень хорошо! — сказал Тавровский, входя в комнату.

— Вы, верно, так заслушались, что забыли ваше слово приехать к Мари? — язвительно заметила Надежда Александровна.

— И вы не ошиблись: я так приятно провел время, что…

— Я не любопытна! прощайте!

И Надежда Александровна вышла из комнаты. Тавровский взял шляпу и сказал Марку Семенычу:

— Поедемте в клуб!

— Нет, я буду дома.

— Об вас все спрашивают, не знают, что думать, и решили, что вы влюблены! — натягивая перчатки, говорил Тавровский.

— Кому какое дело, бываю ли я или нет в клубе! — горячась, отвечал Марк Семеныч.

— Разве вы не знаете, что партнер так же любопытен, как ревнивая женщина. До свидания!

И Тавровский удалился, а Марк Семеныч долго сидел задумчиво за фортепьяно, склонив голову на грудь; несколько лакеев стояли у дверей и шептались между собой, готовые вынести фортепьяно…

Несколько дней Надежда Александровна не выходила к столу. Все в доме ходили на цыпочках. Марк Семеныч был озабочен и мрачен. Mademoiselle Клара целые дни сидела у больной и занимала роль лектрисы. Мисс Бетси водила к хозяйке дома здороваться и прощаться детей, так что mademoiselle Анет не имела случая видеть больную.

Времени оказалось очень много свободного у mademoiselle Анет, и она занялась чтением маленькой своей библиотеки, стоявшей у ней в комнате в красивом шкапу. Книги были большей частию назидательные, и поля их мелко исписаны карандашом. Писавшая свои заметки особа была очень мрачного настроения духа. Всё говорилось о необходимости жертв, о сладости дружбы; о том же были исписаны целые листы, вложенные в книги. Эти отрывки очень заинтересовали mademoiselle Анет, и она спросила Марка Семеныча, кому принадлежала маленькая библиотека ее.

— А что? — спросил он.

— Может быть, я поступила нескромно, но я прочла заметки в книгах.

— Как вы их нашли?

— Мне кажется, тот, кто писал, должен быть очень несчастлив.

— Вы жалеете о нем?

— Кто же писал?

— Это была комната Веры и ее любимые книги; но когда ее не стало, то я в тяжелые минуты часто приходил туда и…

— Так это ваши…

— Вас удивляет?

Анет молчала. Тогда Марк Семеныч наставительно сказал:

— Никто, кроме вас, мне кажется, не знает, какие глубокие раны в моем сердце. Сожаление пустых людей только растравляет их, и потому я стараюсь иметь личину довольную. Да, одни лицемерят, чтоб приняли в них участье, а я, я решаюсь на это, чтоб избегнуть его. Я горд и хочу только одного искреннего участья.

Марк Семеныч мог говорить свободно с mademoiselle Анет: это было после обеда, во время прогулок детей по саду; часто они выходили даже из калитки в поле.