Том 10. Мертвое озеро

— Как видишь, — грустно отвечал Остроухов.

— Вы знали прежде?

— Да.

— Зачем же мне ничего не говорили?

— Ты так гордо держишь себя с нами, то есть с Федей.

— Он здесь? Боже, где он? — пугливо воскликнула Любская.

— Его здесь нет: он что-то болен.

Любская свободно вздохнула.

Парусинные кулисы, где говорила Любская с Остроуховым, заколыхались слегка. Остроухов приложил палец к губам, переменил разговор и тихо шепнул Любской:

— Смейся!

Любская засмеялась.

— Громче! — шепнул Остроухов и стал болтать равный вздор.

Смех Любской привлек многих актрис и актеров к кулисе. Любская с Остроуховым смеялись на всю сцепу, так что режиссер закричал:

— Говорю вам: штраф! тише! тише!

Уходя с пробы, Остроухов пожал Любской руку и с гордостью сказал:

— Если ты будешь так продолжать, вспомни меня — ты сделаешься замечательной актрисой.

Эта похвала вызвала слезы, которые изобильно текли по щекам Любской; выражение ее лица и всей фигуры было так убито, что Остроухов, сажая ее в карету, строго сказал:

— Неужели ты не имеешь гордости и приходишь в отчаяние от таких вещей, на которые должно отвечать смехом, как ты и сделала. Знаешь ли, что веселость твоя лучшее и самое верное мщение?.. Будь весела, поезжай куда-нибудь, где бы тебя могли видеть веселой, — одним словом, сделайся актрисой сегодня не за кулисами, не на сцене, освещенной лампами, а при дневном свете.

— Мне скучно! мне тяжело! — проговорила Любская, закрывая лицо руками.

— Вздор! ты должна быть сегодня веселой!

И, захлопнув дверцы, Остроухов велел кучеру ехать в модный магазин на главной улице города, сказав Любской:

— Ради бога, купи к завтраму себе какую-нибудь обновку. Проба в двенадцать часов.

Любская, поплакав в карете, скоро перестала, как бы вспомнив советы Остроухова. Она купила себе новую шляпку и возвратилась домой.

Но на лестнице она была испугана прачкой, которая, упав ей в ноги, загородила дорогу и завыла.

— Что такое? что? — пугливо спросила Любская.

— Сделайте милость, матушка! заставьте богу…

— Да скажи, что тебе? — нетерпеливо воскликнула Любская.

— Съезди ты, мать родная, благодетельница, к его милости!

— К кому?

— К Лиодору Алексеичу Калинскому; его милость намеднись пообещал определить мою Катю, а сегодня понесла ему белье: я, говорит, не могу; госпожа Ноготкова сама изволила заезжать ко мне и просить о своей какой-то родственнице. Ведь она человек богатый; а я, я-то где возьму деньги учить мою Катю?

И прачка завыла.

Слезы действовали неприятно на Любскую; она с жаром просила прачку перестать.

— Сами знаете, девочка умная: за что пропадет! А где мне взять? шутка ли — сколько корзин должна перегладить, перестирать! ну где мне и прожить-то долго…

Прачка готовилась еще пуще завыть.

— Не плачь, пожалуйста: я сейчас же поеду сама к нему, — сказала Любская и стала защищаться от прачки, которая, вознося ее доброту, ловила у ней руку, чтобы поцеловать…

Калинский тотчас же был уведомлен о предстоящем ему визите чрез своего камердинера, который находился у Куприяныча в гостях, когда прачка вбежала домой с сияющим лицом.

В ожидании Любской Калинский изыскивал себе эффектную позу. Сначала сел в кресле с книгой и приказывал собаке положить голову ему на колено. Наконец предпочел сесть у письменного стола, разбросав по нем бумаги и книги, и углубился в занятия, как только заслышал звонок в передней.

Камердинер, с шумом раскрыв дверь, возвестил прибытие Любской. Калинский с минуту оставался как бы пораженным, потом радостно кинулся к ней и, усаживая ее на диван, воскликнул:

— Боже! чему я обязан счастьем видеть вас у себя?

— Я думаю, очень обыкновенному случаю для вас: я, как и другие, приехала к вам с просьбой, — отвечала Любская.

— Приказывайте! — наклонив почтительно голову отвечал Калинский.

— Я прошу вас определить очень хорошенькую девочку.

Калинский задумался.

— Я вас умоляю, — не без кокетства произнесла Любская: она жаждала случая хоть чем-нибудь отмстить своей сопернице.

— О! для вас я готов изменить своему слову! — восторженно воскликнул Калинский.

— Поверьте, что совесть ваша будет вознаграждена: вы сделаете истинно доброе дело.

— Я забуду всё, чтоб угодить вам. Это цель моей жизни…

Калинский остановился, заметив легкое содрогание Любской, которая гордо взглянула на него; с минуту они пытливо глядели друг на друга.

— Вы сердитесь на меня? — спросил Калинский.

— Кто? я? за что? вы опять заговорили по-старому? — покойно отвечала Любская.

— Нет!

— За письмо?..

Любская засмеялась.

— Как вы веселы! — с удивлением заметил Калинский.

— Отчего же мне скучать?.. Я окружена людьми, которые заботятся обо мне, исполняют мои…

— О, я вижу, вы по-прежнему меня не понимаете и всё толкуете в дурную сторону…

— Мое мнение изменится, если вы исполните мою просьбу.

— Для этого я готов принести всё в жертву!

Любская встала.

— Вы бежите, — с грустью заметил Калинский.

— Вы, кажется, были заняты: я боюсь…

— Как вы злы! неужели вы не знаете, что вас видеть для меня…

— А много говорит ваш попугай? — перебила его Любская.

— Он забавен, а главное — ужасно привязан ко мне; впрочем, я любим всеми, кроме…