Том 10. Письма 1820-1835

Но на первый раз довольно об Петербурге. В другом письме еще я поговорю об нем. Теперь вы, почтеннейшая маминька, мой добрый ангел-хранитель, теперь вас прошу, в свою очередь, сделать для меня величайшее из одолжений. Вы имеете тонкий, наблюдательный ум, вы много знаете обычаи[90] и нравы малороссиян наших^*, и потому я знаю, вы не откажетесь сообщать мне их в нашей переписке. Это мне очень, очень нужно. В следующем письме я ожидаю от вас описания полного наряда сельского дьячка^*, от верхнего платья до самых сапогов с поименованием, как это всё называлось у самых закоренелых, самых древних, самых наименее переменившихся малороссиан; равным образом название платья, носимого нашими крестьянскими[91] девками до последней ленты, также нынешними замужними и мужиками.

Вторая статья: название точное и верное платья носимого до времен гетманских^*. Вы помните, раз мы видели в нашей церкве одну девку, одетую таким образом. Об этом можно будет расспросить старожилов; я думаю, Анна Матвеевна или Агафия Матв. много знают кое-чего из давних годов.

Еще обстоятельное описание свадьбы^* не упуская наималейших подробностей; об этом можно расспросить Демьяна^* (кажется так его зовут, прозвания не вспомню), которого мы видели учредителем свадьб и который знал повидимому все возможные поверья и обычаи. Еще несколько слов о колядках, о Иване Купале, о русалках^*. Если есть, кроме того, какие-либо духи или домовые, то о них подробнее с их названиями и делами; множество носится между простым народом поверий, страшных сказаний, преданий, разных анекдотов, и проч. и проч. и проч. Всё это будет для меня чрезвычайно занимательно. На этот случай, и чтобы вам не было тягостно, великодушная, добрая моя маминька, советую иметь корреспондентов в разных местах нашего повета. Александра Федоровна, которой сметливости и тонким замечаниям я всегда удивлялся, может в этом случае оказать нам очень большую помощь. Скажите ей, что я при моем заочном поцалуе ее ручки не забыл моего обещания касательно филейных иголок, но в британском магазине оне все вышли, а русских я не хочу покупать, чуть только доставят их в здешнюю биржу, тот же час повергну их к рукам ее. — Хотелось бы мне очень моей милой сестрице Марье Васильевне прислать чего-нибудь, но, бог видит — не могу: проклятая болезнь, посетившая было меня при вскрытии Невы, помогла еще более истреблению денег, но как только сколько-нибудь разживемся, то непременно вышлем что-нибудь из заграничных диковинок.

Здоровы ли все наши? Свидетельствую мое почтение дедушке^*. (Скажите пожалуста, что его тяжба? имеет ли конец), бабушке Марье Илиничне, также и Анне Матвеевне, а в заключение всем добрым, искренно вас любящим соседям. Поцалуйте за меня Аничку. Сделайте милость, прилагайте всевозможное старанье о воспитании этого умного дитяти, тайное какое-то предчувствие мне предрекает, что от него много можно ожидать. Также шалунью Лизу, с тем только, чтоб она не пук<ала>.

Еще прошу вас выслать мне две папинькины малороссийские комедии^*: Овца-Собака и Романа с Параскою. Здесь так занимает всех всё малороссийское, что я постараюсь попробовать, нельзя ли одну из их поставить[92] на здешний театр. За это, по крайней мере, достался бы мне хотя небольшой сбор; а по моему мнению, ничего не должно пренебрегать — на всё нужно обращать внимания. Если в одном неудача, можно прибегнуть к другому, в другом — к третьему и так далее. Самая малость иногда служит большою помощью.

Прошу вас также, маминька, так как переписка наша теперь пойдет деятельнее, писать два раза в месяц — тем более, что сами наблюдения ваши того требуют.

С истиным почтением и вечной признательностию

ваш истинно любящий вас сын

Н. Гоголь.

Гоголь М. И., 22 мая 1829 *

87. М. И. ГОГОЛЬ. 1829, мая 22-го. Санктпетербург.

Нынешние известия письма моего не будут слишком утешительны для вас, почтеннейшая маминька. Мои надежды (разумеется малая часть оных) не выполнились; хорошо же, что я не вдавался уверительно им, хорошо, что я имею достаточный запас сомнения во всем, могущем случиться. Всё состояло в следующем: мои небольшие способности были призрены, и мне представлялся прекрасный случай ехать в чужие краи. Это путешествие, сопряженное обыкновенно[93] с величайшими издержками, мне ничего не стоило[94], всё бы за меня было заплачено, и малейшие мои нужды во время пути долженствовали быть удовлетворяемы. Но вообразите мое несчастие, нужно же этому случиться. Великодушный друг мой, доставлявший мне всё это,[95] скоропостижно умер, его намерения и мои предположения лопнули. И я теперь[96] испытываю величайший яд горести, но она не от неудачи, а оттого, что я имел одно[97] существо, к которому истинно привязался было навсегда и небу угодно было лишить меня его.