Том 10. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1863-1893.

Что?!

Да, да, сэр, я говорю правду. Я в первый раз слышу о «Священном союзе». Честное слово, сэр.

Ах черт! Да ты взгляни, вот твое второе письмо — видишь слова: «Священный союз»? Что ты на это скажешь?

Он пристально посмотрел на меня глазами человека, тяжко и безвинно оскорбленного, и сказал с чувством:

Это какая—то жестокая шутка, сэр. И кто только мог сыграть ее со мною? Ведь я всегда стараюсь поступать хорошо и никогда никого не обижал. Кто—то подделал мой почерк, я ничего этого не писал. Я в первый раз вижу это письмо.

Ах ты бессовестный лжец! Ну, а на это что ты скажешь?

Тут я выхватил из кармана и показал ему письмо, написанное симпатическими чернилами.

Он побелел, как мертвец, слегка пошатнулся и уперся рукой о стенку, чтобы не упасть. Немного погодя он еле слышным голосом спросил:

Вы... прочли его?

Должно быть, наши лица выдали правду раньше, чем я успел открыть рот, чтобы солгать, потому что мужество вернулось к нему, я это ясно заметил по его глазам. Я ждал, что он ответит, по он продолжал молчать. Наконец я не выдержал:

Ну, что же ты скажешь? Какие сведения содержались в этом письме?

Он ответил о полным самообладанием:

Ничего, только одно: письма совершенно безвредны и невинны и никому не могут причинить зла.

Я почувствовал себя словно в тупике, ведь я не мог опровергнуть его утверждений. Я не знал, как продолжать. Но тут мне пришла в голову одна мысль, и я сказал:

Значит, ты ничего по знаешь ни о «Хозяине», ни о «Священном союзе», и не писал этого письма, и заявляешь, что это подделка?

— Да, cэp, конечно.

Я медленно вытащил бечевку с узелками и молча показал ему. Он равнодушно посмотрел на нее, а затем обратил ко мне вопрошающий взгляд. Терпенье мое готово было лопнуть. Однако я сдержался и сказал обычным тоном:

Уиклоу, ты это видишь?

Да, сэр.

Что это такое?

— По—видимому, кусок бечевки.

По—видимому? Это именно кусок бечевки. Ты ее узнаешь?

Нет, сэр, — ответил он как нельзя спокойнее.

Его хладнокровие было просто потрясающе! Я выждал несколько секунд, чтобы молчание еще более подчеркнуло всю значительность того, что я собирался сказать, затем встал, положил ему руку на плечо и с расстановкой произнес:

Бедный мальчик, ничто на свете тебе уже не поможет. Этот условный знак «Хозяину», эта бечевка с узелками, найденная в стволе пушки на берегу...

— В стволе?! Нет, нет, нет, не в стволе, а в трещине дульной пробки! Она должна была быть в трещине пробки! — И он упал на колени, ломая руки, а на запрокинутое лицо его жаль было смотреть, так оно побледнело и исказилось от ужаса.

Нет, она была внутри, в стволе.

Ох, это какая—то ошибка! Боже мой, я пропал!

Он вскочил и начал метаться туда и сюда, увертываясь от протянутых к нему рук и пытаясь выбраться из комнаты. Но это, конечно, было невозможно. Тогда он, горько рыдая, снова бросился на колени, обхватил мои ноги и, цепляясь за меня, принялся умолять:

О, сжальтесь надо мной! Будьте милосердны! Не выдавайте меня, они сразу меня убьют! Защитите, спасите меня. Я во всем признаюсь!

Не скоро удалось успокоить его, умерить его страхи, заставить хоть немного опомниться. Тогда я начал допрос; он покорно отвечал мне, опустив глаза и время от времени смахивая бегущие по щекам слезы.

Итак, в душе ты мятежник?

Да, сэр.

И шпион?

Да, сэр.

— И действовал по определенным указаниям, получаемым извне?

Да, сэр...

По доброй воле?

Да, сэр.

— Может быть, даже с удовольствием?

Да, сэр, бесполезно было бы это отрицать. Сердцем я южанин, Юг — моя родина, и все это я делал во имя нее.

Значит, все твои рассказы о том, что тебе пришлось вынести и как преследовали твою семью, — заранее придуманная ложь?

Мне... мне велели так говорить, сэр.

И ты решился предать и погубить тех, кто пожалел и приютил тебя? Понимаешь ли ты, как ты запутался и до чего низко пал, бедняга?

Ответом были только всхлипывания.

Ладно, оставим это. Перейдем к делу. Кто такой «полковник» и где он находится?

Оп начал горько плакать и попытался избежать ответа. Он заявил, что его убьют, если он это скажет. Я пригрозил посадить его в карцер и запереть там, если он не будет говорить. В то же время я обещал ему защиту от любых покушений на его жизнь, если он чистосердечно во всем признается. В ответ он только упрямо сжал губы и не слушал никаких моих уговоров. Тогда я повел его в камеру, один вид которой мгновенно отрезвил его. Он разразился плачем, мольбами и заявил, что расскажет все.

Я привел его обратно, и он назвал «полковника» и сообщил его приметы. Сказал, что живет «полковник» в главной городской гостинице и ходит в штатском. Мне пришлось опять пригрозить ему, чтобы он описал и назвал «Хозяина». Он сказал, что «Хозяина» мы найдем в доме номер 15 по Бонд—стрит в Нью—Йорке, — он живет там под именем Р. Ф. Гейлорда. Я телеграфировал имя и приметы начальнику столичной полиции и просил арестовать Гейлорда и держать под арестом, пока я за ним не пришлю.

Как видно, есть еще какие—то заговорщики вне форта, скорее всего в Нью—Лондоне, — сказал я. —Назови и опиши их.