Том 10. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1863-1893.

ДЭН МЭРФИ

— Более горестного случая мне, кажется, никогда встречалось за всю жизнь, — сказал клерк из нашего банка. — Дело было в Корнинге, во время войны. Дэн Мэрфи пошел в солдаты и воевал очень храбро. Все товарищи любили Дэна. Когда он был ранен в бою и после этого мало—помалу так ослабел, что не смог держать ружье, они наскребли ему в складчину денег и устроили его маркитантом. Дэн начал кое—что зарабатывать и выручку всякий раз посылал жене и просил положить в банк. Жена его работала прачкой и по горькому опыту знала, что уж если перепали деньги, их надо беречь. Она не тратила зря ни пенни. Наоборот, когда ее счет в банке стал расти, она сделалась скаредной. Бедняжке жаль было каждого цента, ибо уже дважды в жизни, исполненной тяжкого труда, ей довелось испытать голод и холод, одиночество и болезнь, не имея за душой ни гроша, и она отчаянно боялась, как бы не пришлось все это пережить снова. В конце концов Дэн умер. В знак любви и уважения к нему товарищи послали миссис Мэрфи телеграмму: не пожелает ли она, чтобы его набальзамировали и отправили домой; хотя обычно, как вы знаете, горемыку вроде Дэна зарывают в яму, а уж потом извещают друзей о случившемся. Миссис Мэрфи почему—то решила, что бальзамирование ее покойного мужа будет стоить всего каких—нибудь два—три доллара, и ответила по телеграфу: «Согласна».

Счет за бальзамирование пришел во время поминок. Вдова испустила душераздирающий, горестный вопль: «Семьдесят пять долларов! И за что? Чтобы набить чучело Дана, будь они неладны! Или эти мерзавцы решили, что я музей собираюсь открывать и могу тратить деньги на такие дорогие диковинки?» По словам клерка, все вокруг утирали глаза—то ли плакали, то ли смеялись.

ДВА—ТРИ НЕВЕСЕЛЫХ ЖИЗНЕННЫХ НАБЛЮДЕНИЯ

Когда я недавно напечатал шутливое извещение, что намерен редактировать сельскохозяйственный отдел в этом журнале, я, право же, не хотел никого обманывать. У меня не было ни малейшего желания зло подшутить над чьей бы то ни было доверчивостью, ибо поистине жалок тот, кто унижается до безмозглых выдумок, обозначаемых словом «розыгрыш». Насколько это было возможно, я писал в необычном и нарочито нелепом тоне: мне хотелось быть уверенным, что ни один читатель, даже самый торопливый и невнимательный, не будет введен в заблуждение. Так, я говорил о спуске триумфальной барки на гладь пустыни, о насаждении древа процветания в копях,—древа, чье благоухание утолит жажду нагого и чьи ветви раскинутся широко и омоют берега... и т. д. и т. п. Я думал, что явное безумие подобных вещаний надежно охранит читателя. Но чтобы сделать уверенность стопроцентной и показать, что я не собираюсь и не могу всерьез собираться вести сельскохозяйственный отдел, я прямо указал в постскриптуме, что ничего не смыслю в сельском хозяйстве. Увы! в этом—то и заключалась моя величайшая ошибка: последнее замечание, видимо, оказалось наилучшей рекомендацией моим предполагаемым познаниям в сельском хозяйстве. Оно проливало некоторый свет на мою особу, а у меня есть подозрение, что фермерам временами становится тошно от пророчески—непогрешимого глубокомыслия сельскохозяйственных журналов и их редакторов, «сведущих во всем без изъятья». И в самом деле, один из моих корреспондентов прозрачно на это намекает. (Да, ведь эта злосчастная шутка обрушила на меня целый потоп писем о картофеле, капусте, вермишели, макаронах и всех прочих фруктах, злаках, крупах и овощах, какие только рождает земля; и если мне посчастливится, не впавши в буйное помешательство, ответить на вопросы, как лучше всего выращивать эти продукты, я буду благодарен судьбе и никогда больше не стану писать темно и загадочно потехи ради.)