Том 10. Сказки, рассказы, очерки 1910-1917

Взглянув на его отражение в зеркале, женщина, краснея, опустила глаза, доктор взял её руку и потянул к себе, она, покорно склоняясь, прошептала:

— Ой, не надо…

Не спеша, властно доктор прижался губами к её губам, потом встал и начал шагать, громко стуча каблуками.

— Зачем ты позволяешь ему пить? — тихонько спросила женщина.

— А тебе не всё равно?

— Ночью у него будет припадок, я не люблю возиться…

— Скоро конец.

— Фи, как ты говоришь?

— Как?

— Странные вы, мужчины…

— Да?

— Страшные…

— Вот как…

Капитолина закинула руки за голову и сказала вполголоса:

— А ты, ты — положительно способен на преступление.

Доктор взглянул на неё, говоря:

— Испортила ты себе голову разным вздором. Ну что ж, напишет он завещание в твою пользу, да?

— Не знаю…

— Если ты не сумеешь заставить его написать завещание — будет глупо. Что ты будешь делать, когда он умрёт?

— С тобой жить.

— А жену — отравить прикажешь?

Капитолина засмеялась тихонько:

— Ты — удивительный! Ты даже и говоришь, как преступник…

— Слушай, — сердито сказал доктор, глядя в зеркало, где отражалась дверь, — если ты не сумеешь обеспечить себя…

— Ах, перестань! Ну, сделаюсь кокоткой — это очень интересно, почитай-ка…

— Вздор!

— По-твоему, и madamё Дюбарри — вздор? И Диана де-Пути? — спросила женщина.

Доктор, загнув бородку к носу, молчал, а она говорила с удивлением:

— Просто ужас, какой ты невежда, как мало знаешь историю и женщин… Когда мы будем жить вместе, я тобою займусь. Нужно читать, а то и говорить не о чем, согласись…

В стёкла бил дождь. Сухо скрипел паркет под ногами доктора. Отражение огня, ползая по ножкам стола, странно оживляло его, казалось, он раскачивается и сейчас тоже пойдёт по комнате, звеня рюмками и стаканами.

— Я попробую поговорить с ним о завещании, — говорил доктор. — Но он относится ко мне подозрительно. Он сильно болен. Следовало бы его уложить…

Усмехаясь, Капитолина сказала:

— Уложить — это говорят преступники. Я его уложил, уложу…

Пошатываясь и мыча, вошёл Паморхов, высоко подняв брови, прислушиваясь и спрашивая:

— Вы — о чём?

— Капитолине Викентьевне необходим массаж, если она не хочет полнеть.

— Да, я не хочу. Уж я и так кубышка…

— Э-с, — сказал Паморхов, опускаясь в кресло, — массаж, да… Не перейти ли в гостиную?

— Здесь больше воздуха, — заметил доктор. — И во всех хороших романах беседуют у камина — так? — спросил он женщину.

Она кивнула головой.

— Что же ты хотел сказать этой историей с девушкой? — спросил доктор, усаживаясь против хозяина.

Паморхов усмехнулся, оглядываясь, и, помолчав, сказал:

— Да, я понимаю, что не вышло у меня. Я хотел рассказать что-то благородное, героическое, а вышло — озорство… Тут пропущены детали, вот в чём дело… Детали — это иногда самое главное…

Он задумался, опустив голову.

— Может быть, ты ляжешь отдохнуть? — спросил доктор.

— Да… со временем, — ответил Паморхов и снова замолчал.

Ветер шаркает по стене дома, стучат болты ставен, гудит в трубе. По большой пустынной комнате, в сумраке её, торопливо растекается сиповатый, угрюмый голос.

— Я — революционер, повыше сортом этих, обычных, цеховых! Они передвигают с места на место внешнее, хотят переместить центр власти… как-то там расширить власть, раздробить… это штука ординарная, механическая! А я старался расширить пределы запрещённого в самых основах жизни, в морали… и прочее там… Против каждого «нельзя» я ставил своё — «почему?» Я, так сказать, мирный воин… Жизнь — странная штука. Это, кажется, Достоевский сказал. Или — Гоголь? «С холодным вниманьем посмотришь вокруг — жизнь странная штука». Можешь представить — выхожу я из училища в полк, а этот гусь, Брагин, там же! Чёрт знает что… оказывается, кончил медицинскую академию и служит младшим врачом… пользуется вниманием, уважением, да…

— Ну — что же? — спросил доктор.

— Ничего. Зачем нам встречаться, а? Говорят — мир велик.

— Ты, кажется, что-то устроил ему?

Паморхов сердито взглянул на доктора, спросив:

— Почему ты знаешь?

— Я встречал его. Вместе жили в Вологде.

— Ну? Он сослан был?

— Да!

— Гм… Какой же он?

— Хороший врач. Пил сильно…

— Пил? Э-с… Удивительно — все встречаются… Он рассказывал про меня?

— Нет. Впрочем, не помню…

— Рассказывал, значит…

Капитолина сидит, неподвижно глядя перед собою, точно спит с открытыми глазами. Лицо её сильно покраснело, рот полуоткрыт, она дышит бурно; косые глаза доктора упёрлись в грудь её и точно прижимают к спинке кресла.

— Факты! — бормочет Паморхов, наливая коньяк. — Собственно говоря, я растратил себя по мелочам. Кажется — жил, жил, и даже очень, а вот вспоминаешь — и всё хлам, пустяки всё… И как будто нет, не было фактов, а только одна философия… чёрт возьми мою наружность!

— Ты бы лёг, в самом деле…

— Не хочу, — грубо говорит Паморхов, оглядывая комнату. — Капочка, прикажи зажечь огонь, что тут за погреб! И этот дурацкий цветок… когда висели драпри, он не лез в глаза так… нахально!

Капитолина протянула руку к звонку на столе, но не достала его и, бессильно уронив руку на колени, улыбнулась сонно.

— Не хочется света… так уютнее!

Паморхов хрюкнул и снова заговорил: