Том 11. Благонамеренные речи

— Представьте себе, ch`ere [40]Марья Потапьевна, что одна из воюющих сторон вошла в неприятельскую землю, — однозвучно цедил он сквозь зубы, отчего его речь была похожа на гуденье, — что мы видим теперь в подобных случаях? А то, что местное население старается всячески повредить победоносному врагу, устроивает ему изменнические засады, бежит в леса, заранее опустошая и предавая огню все, что стоит на его пути, предательски убивает солдат и офицеров, словом сказать, совершает все, что дикость и варварство могут внушить ему… тогда как теперь…

Мой приход помешал дальнейшему развитию объяснений. Но и в гостиной Марьи Потапьевны я был не более счастлив, чем в кабинете Осипа Иваныча. Она словно забыла мое лицо и одно мгновение как бы колебалась; потом, однако ж, вспомнила и подала мне руку, несколько кисло улыбнувшись. «Калегварды», которых я уже встретил во время моего первого утреннего визита, приняли меня радушнее. Казалось, им надоел дипломат (он, наверное, надоел и Марье Потапьевне), и они надеялись, что мой приход даст беседе новое направление. Многие зевали, и ежели не уходили, то только благодаря крюшонам, стоявшим в столовой, и ожидаемой перспективе ужина. Что касается до дипломата, то он взглянул на меня с недоумением, почти неприязненно.

— Помещики из наших местов, — как бы оправдывалась Марья Потапьевна, называя меня по фамилии.

— Вы, кажется, писатель? — спросил дипломат, сопровождая этот вопрос каким-то невыразимо загадочным взглядом, в котором в одинаковой степени смешались и брезгливость, и смутное опасение быть угаданным, и желание подольститься, показать, что и мы, дескать, не чужды…

Я поклонился, думая в то же время (эта мысль преследует меня везде и всегда): «А ну, как последует назначение… ведь бывали же примеры!»

— Они по смешной части! — объяснила Марья Потапьевна.

— Ah! Ah! «по смешной части»! joli [41]. Именно, именно по «смешной части»! Faites-nous rire, monsieur! [42]Мы так бедны смехом, что нужно, чтобы кто-нибудь расправлял наши морщины.

Он благосклонно подал мне руку и затем обратился к прерванному разговору и окончательно разъяснил Марье Потапьевне пользу брюссельских конференций.

Исполнив это, он любезно обратился к «калегвардам»:

— Ну-с, господа, как идут дела с мадам Жюдик?

— Да что, барон! Нельзя сказать, чтобы очень… добродетельна чересчур! — отозвался тот самый «калегвард», который и в первый визит мой заявил себя противником Жюдик.

— Ну, нет-с; я вам скажу, это женщина… это, как по-испански говорится, salado… salada… [43]Так, кажется?

— Так-то так, барон, но к чему эта строгость… ce puritanisme, enfin! [44]

— Не знаю, не заметил… а по моему мнению, бывает воздержность, которая гораздо больше говорит, нежели самая недвусмысленная жестикуляция… Впрочем, вы, молодежь, лучшие ценители в этом деле, нежели мы, старики. Вам и книги в руки.

— Что касается до меня, то я совершенно вашего мнения, барон! — вступился «калегвард», приверженец Жюдик, — я говорю: жест актрисы никогда не должен давать всё сразу; он должен оставлять желать, должен возбуждать воображение, открывать перед ним перспективы… Schneider! Что такое Schneider? — это несколько усовершенствованная Alphonsine — и ничего больше! Она сразу дает всё, она не оставляет моему чувству никакого повода для самодеятельности… Je vous demande un peu, si c’est de l’art! [45]

— Так-с, так-с, совершенно с вами согласен… Vous avez saisi mon id'ee! [46]A впрочем, вы, кажется, и из корпуса вышли первым, если не ошибаюсь…

— Точно так, барон.

— Н-да… это так… Жюдик… Salado, salada… Ну-с, ch`ere Марья Потапьевна, я вас должен оставить! — произнес дипломат, с достоинством взвиваясь во весь рост и взглядывая на часы, — одиннадцать! А меня ждет еще целый ворох депеш! Пойти на минуту к почтеннейшему Осипу Иванычу — и затем домой!

— А я думала, что вы с нами отужинаете, барон?

— Нет, ch`ere Марья Потапьевна, я в этом отношении строго следую предписаниям гигиены: стакан воды на ночь — и ничего больше! — И, подав Марье Потапьевне руку, а прочим сделав общий поклон, он вышел из гостиной в сопровождении Ивана Иваныча, который, выпятив круглый животик и грациозно виляя им, последовал за ним. Пользуясь передвижением, которое произвело удаление дипломата, поспешил и я ускользнуть в столовую.

— Ну, теперь я вас не выпущу! — шепнул мне по дороге Иван Иваныч, — вот дайте только проводить генерала.

Дипломат проследовал в кабинет и благосклонно присел около Осипа Иваныча, который в эту самую минуту загреб целую уйму денег.

— Ну-с, господа, как поигрываете? — спросил дипломат.

— Да вот его превосходительство побеждает, — шутил Осип Иваныч, указывая на бывшего полководца.

— Да? непобедим, как и везде! и на поле сражения, и на зеленом поле! А я с вами, генерал, когда-нибудь намерен серьезно поспорить! Переправа через Вьюлку — это, бесспорно, одно из славнейших дел новейшей военной истории, но ошибочка с вашей стороны таки была!

— Толкуй больной с подлекарем! — проворчал себе под нос полководец.