Том 11. Кенилворт

Один капитан Кокс, этот образец антикваров-книголюбов, дважды совершив вместе с конем опасный прыжок с вала в озеро, равный любому подвигу, который когда-либо совершали прославленные герои рыцарских романов, прочитанных им в сокращенных изданиях, будь то Амадис, Белианис, Бевис или наш. Гай из Уорика, — повторяем, один только капитан Кокс после двух таких неудач ворвался снова в самую гущу свалки. С него и его лошадки лилась вода, но своим примером и громогласными приказами он дважды поднимал упавший было дух англичан, так что наконец над захватчиками-датчанами была одержана полная и решительная победа, как того требовали справедливость и здравый смысл.

Он по праву был увековечен пером Бена Джонсона, который пятьдесят лет спустя полагал, что представление, показанное в Кенилворте, ничем не олицетворялось с такой полнотой, как призраком капитана Кокса, восседавшего на своей грозной деревянной лошадке.

Читателю может показаться, что это грубое, незатейливое зрелище не могло понравиться Елизавете, в царствование которой с таким блеском вновь расцвела изящная литература и двор которой славился вкусом и утонченностью не менее, чем ее Государственный совет мудростью и силой духа. Но то ли Елизавета желала из политических соображений продемонстрировать свой интерес к народным забавам, то ли в ней снова заговорил грубоватый дух старого Генриха, она, несомненно, от души смеялась над карикатурным изображением рыцарства в представлении ковентрийцев. Она подозвала к себе графа Сассекса и лорда Хансдона, видимо желая вознаградить первого за долгие и интимные беседы, коими удостоила графа Лестера, и заговорила с ним о развлечении, которое больше отвечало его вкусу, чем маски, посвященные событиям древности. Заметив, что королева намерена посмеяться и пошутить в обществе своих военачальников, Лестер немедленно использовал долгожданную возможность удалиться. Момент был выбран столь удачно, что все придворные сочли его уход любезным жестом графа, который предоставлял своему сопернику возможность свободно беседовать с королевой, вместо того чтобы воспользоваться правом хозяина дома и постоянно отстранять всех от Елизаветы.

Однако Лестеру было вовсе не до любезных жестов. Как только он увидел, что королева поглощена беседой с Сассексом и Хансдоном, за спиной которых стоял сэр Николас Блант, ухмылявшийся во весь рот при каждом их слове, он подал знак Тресилиану, который, как было условлено, следил за ним издали, и направился к охотничьему парку, прокладывая путь через толпу простых зрителей, наблюдавших с разинутыми ртами за битвой англичан и датчан. Выбравшись из толчеи — что оказалось нелегким делом, — он обернулся, чтобы удостовериться, следует ли за ним Тресилиан. Убедившись, что тот тоже выбрался из толпы, граф направился к зеленой изгороди, где стоял слуга с двумя оседланными лошадьми. Лестер вскочил на одну, указав Тресилиану на другую. Тресилиан повиновался, не говоря ни слова.

Лестер пришпорил коня и поскакал, не останавливаясь, пока не достиг уединенного места, окруженного высокими дубами, примерно на расстоянии мили от замка в направлении, противоположном тому, куда стекались одолеваемые любопытством зрители. Он спешился, привязал лошадь к дереву и, промолвив: «Здесь нам никто не помешает», перекинул плащ через седло и обнажил шпагу.

Тресилиан в точности последовал его примеру, однако, вытаскивая, в свою очередь, шпагу, он не удержался и спросил:

— Милорд, многие знают меня как человека, который не боится смерти, когда дело касается чести. Я полагаю, что могу, не унижаясь, спросить, почему вы решились нанести мне оскорбление, которое поставило нас в такие отношения?

— Если вам не пришлось по вкусу мое оскорбление, — ответил граф, — беритесь сейчас же за шпагу, иначе я повторю то, на что вы жалуетесь.

— Вам не придется это сделать, милорд! — воскликнул Тресилиан. — Пусть нас рассудит бог! А если прольется ваша кровь, да падет она на вашу голову.

Не успел он закончить фразу, как они скрестили оружие.

Лестер, помимо других достоинств, в совершенстве владевший искусством фехтования, прошлой ночью убедился в силе и ловкости Тресилиана и теперь вел поединок очень осторожно, предпочитая верную месть поспешной.

В течение нескольких минут они бились с одинаковым искусством и победа не склонялась ни на чью сторону, пока наконец отчаянный удар Тресилиана, ловко отпарированный Лестером, не поставил его в невыгодное положение. Воспользовавшись этим, граф вышиб у него из рук шпагу и повалил его на землю. С жестокой улыбкой подвел он острие шпаги к горлу поверженного противника и, поставив ногу ему на грудь, потребовал, чтобы Тресилиан повинился ему в своих преступлениях и приготовился к смерти.

— Ни в низости, ни в преступлениях против тебя я неповинен, — ответил Тресилиан, — а к смерти приготовился лучше, чем ты. Используй свое преимущество, как желаешь, и да простит тебя бог! Я ни в чем не виноват перед тобой.

— Ни в чем? — воскликнул граф. — Ни в чем не виноват? Но к чему говорить с мерзавцем? Умри таким же лжецом, каким ты жил!