Том 11. Магелланово Облако

Время шло. Мальчики становились мужчинами, девочки — женщинами. В лабораториях мелькали новые молодые лица, но кроме роста научных и художественных коллективов были и другие перемены. У многих из нас в кругу близких помимо родных, коллег и друзей появились молодые люди, которые заходили поделиться чем-то сокровенным, попросить совета или помощи. Знакомства нередко превращались в дружбу. Это было и радостно и грустно. Радостно потому, что юность тянется лишь к тем, кто подает достойный пример. Грустно потому, что такой гость — первый вестник того, что твоя собственная молодость кончилась.

Нильс Ирьола бывал у меня часто. Теперь он был высоким, худощавым юношей; когда он улыбался или просто разговаривал, обнажались зубы, будто он надкусывал слова, как мелкие сочные фрукты. У него был очень живой ум, но его таланты были так перемешаны с полудетскими странностями, что автоматы, вынужденные отделять чистый металл от шлака, изнемогали. Знакомясь с его математическими работами, взрослые специалисты и бранились, и улыбались, потому что даже его чудачества отличались своеобразной прелестью. Он и сын профессора Трегуба, Виктор, моложе Нильса на год, составляли неразлучную пару; их можно было застать в самых невероятных местах за горячим спором.

Однажды вечером Нильс, в поведении которого я за последнее время заметил перемену — он сделался слишком молчаливым, — после церемонного вступления стыдливо признался, что пишет стихи. Для начала он принес несколько стихотворений; я читал их при нем и, чувствуя, с каким вниманием он следит за моим лицом, старался хранить безразличное выражение — увы, стихи были очень плохи. Вскоре он появился с новыми стихами. В этих рифмованных философских трактатах он призывал смерть, мечтал о небытии как убежище от страданий. Об источнике такого мрачного настроения я начал догадываться, когда в следующих стихах — он приносил их все больше — появилась таинственная женщина. Один раз я не сумел удержаться и сказал:

— Вот тут ты написал «черные, как небо, глаза». Однако небо…

— Ну, потому что у нее черные глаза, — возразил он, краснея.

— Но небо-то голубое!

Он в изумлении посмотрел на меня и буркнул:

— Ну, да… я имел в виду настоящее небо…

Так, значит, небо Земли, ту светлую голубизну, которая ежедневно простиралась над его головой в парке «Геи», он уже считал вымыслом, в отличие от бескрайного черного пространства, окружающего корабль. Так думал он — он, которому в момент отлета было уже четырнадцать лет. «Кто знает, — подумал я, — как много новых ассоциаций возникает в сознании тех, кто родился на «Гее»?»

В четвертую годовщину вылета с Земли состоялась традиционная встреча экипажа.

В этом году мы собрались в большом колонном зале. Когда я пришел туда с Тер-Хааром, физики из группы Рилианта и Руделика демонстрировали на световых моделях действие дезинтегратора. Дезинтегратор — столь мощный излучатель энергии, что одного его заряда достаточно, чтобы уничтожить астероид средней величины. Вместе с радарным устройством он предохраняет «Гею» от столкновений с космическими телами, поскольку из-за огромной скорости корабль не способен к обходным маневрам и единственный способ избежать катастрофы — распылить попавшееся на пути вещество ударами лучистой энергии. Зрелище, подготовленное физиками, было действительно весьма внушительным. Центр зала превратился в сцену, на которой была «разыграна» драма распыления на атомы метеорита, пересекающего путь корабля. В зале было темно, модели ракеты и метеорита поблескивали бледным фосфорическим светом; когда столкновение казалось неизбежным, из ракеты вылетел острый, как игла, луч и превратил каменный осколок в раскаленную тучу. Вспыхнул свет, любопытные окружили физиков, и завязалась горячая дискуссия, в которую скоро вмешались своими пискливыми голосами автоматы-анализаторы. Мы с Тер-Хааром ненадолго вышли в парк. На обратном пути перед входом в колонный зал увидели Амету, Нильса Ирьолу и палеопсихолога Ахелиса, сидевших в глубокой нише напротив аквариума.

— В биологической эволюции, — говорил палеопсихолог, — период в несколько тысяч лет представляет ничтожную величину. Строение наших тел, органов чувств, мозга такое же, как у древних, однако для аргонавтов Средиземное море было безграничным пространством, а мы называем расстояние от Земли до Солнца «астрономической единицей». Может быть, после нас появятся звездоплаватели, для которых единицей измерения их путешествий будет килопарсек…

— А все-таки разве нельзя сравнивать астронавтов с аргонавтами? — сказал Амета; по его лицу скользили зеленоватые и серебристые тени. — Разумеется, величину мужества нельзя измерять величиной преодолеваемого пространства, это бессмыслица. Головы древних были полны тумана магических верований, им везде слышались поющие сирены, виделись драконы, божества, призраки, но все равно они плыли дальше и дальше.

— Такое сравнение людей разных эпох мне кажется рискованным, — заметил Нильс. — Древние были неуравновешенными, порывистыми людьми, одинаково способными на слезы и на подвиг…