Том 11. Монти Бодкин и другие

— Безмозглый вы осел! — вскричал Монти. — Вы что, думаете, это я написал? Чего ради я стал бы писать такое? Это женская рука.

Именно это открытие привело Бодкина в такое смятение, и кто скажет, что у него не было причин волноваться? Ни один человек, невеста которого плывет на одном с ним корабле, не обрадуется, если обнаружит в своей каюте любовные послания, сделанные девичьей рукой, но меньше всего обрадуется тот, который только что благополучно выпутался из объяснений по поводу татуировки с сердечком. С чувством обреченности Монти отметил, что слова «Привет, малыш!» жирно обведены линией в форме сердца.

Но замечание Монти Бодкина о женской руке оказалось весьма кстати. От этих слов Альберт Пизмарч воспрял духом. Пафос пророка-обличителя слетел с него, и оказалось, он умеет по-человечески удивляться и даже радоваться.

— Теперь мне все ясно, сэр. Это молодая дама из соседней каюты.

— Что?

Альберт Пизмарч кашлянул в кулак.

— Довольно жизнерадостная дама, сэр. Вполне могла это сделать. Позвольте, я приведу вам пример. Примерно полчаса назад из ее номера раздается звонок, я вхожу, а она стоит перед зеркалом и красит губы помадой. «Добрый день», — говорит она. «Добрый день», — говорю я. «Вы стюард?» — говорит она. «Да, мисс, — говорю, — я стюард. Чем могу быть полезен?» — «Вот что, стюард, — говорит она, — Не могли бы вы вон из той корзинки на полу достать мне нюхательную соль?» — «Конечно, мисс, — говорю, — с удовольствием». Иду к корзинке, открываю крышку и как сигану назад! А молодая леди: «Эй, стюард, — говорит, — что такое? Странно вы себя ведете. Вы что, пьяны?» А я отвечаю: «Известно ли вам, мисс, что там в корзинке некое существо, которое щелкает зубами, когда вы поднимаете крышку? Если бы я зазевался, оно отхватило бы мне полпальца». А она говорит: «Ах да, забыла вас предупредить. Это мой крокодильчик». Вот, сэр, такая у вас соседка.

Альберт Пизмарч помолчал, переживая все снова. Но поскольку к его сюзерену еще не вернулся дар речи, он продолжил:

— Оказалось, она киноактриса и завела это животное по совету своего имиджмейкера. Вот такая у вас соседка, и простите меня за откровенность, я думаю, что вы совершили ошибку, сэр, серьезную ошибку.

Монти все еще пытался собрать мысли воедино. Он зажмуривался и вновь открывал глаза, хмыкал, кашлял, мычал. Затем, постепенно, до его сознания стало доходить, что собеседник упомянул о какой-то ошибке.

— Ошибка?

— Да, сэр.

— Чья ошибка?

— Я говорю, вы совершили ошибку, сэр.

— Я не совершал.

Альберт Пизмарч словно окаменел.

— Хорошо, сэр, — сказал он сухо. — Как вам будет угодно. Если вы хотите, чтобы я хранил молчание и ни во что не вмешивался, я буду хранить молчание. С формальной точки зрения вы вправе на это рассчитывать. Но я полагал, что все случившееся некоторым образом сблизило нас, и если можно так выразиться, вы могли бы отказаться от отношений сюзерена и вассала — иными словами, пассажира и стюарда — и позволили мне быть откровенным.

Монти из его слов ровным счетом ничего не понял, ясно было только одно: он каким-то образом умудрился обидеть собеседника. Хоть Альберт Пизмарч и говорил загадками, лицо его было как открытая книга. На нем ясно читалось уязвленное самолюбие.

— Да-да, — поспешил успокоить его Монти. — Конечно, конечно.

— Так я могу быть откровенным? — обрадовался Альберт Пизмарч.

— Вполне.

Стюард посмотрел на него по-доброму, что так естественно для человека, который, если бы в семнадцать лет женился на матери Монти (хотя, как мы знаем, в действительности этого не произошло) вполне мог бы теперь быть его отцом.

— Благодарю вас, сэр. В таком случае, сэр, позвольте мне еще раз напомнить вам, что, по-моему, вы совершаете серьезную ошибку. Я имею в виду сердечное увлечение этой дамы, пусть даже она такая красивая, как ваша соседка.

— А?

— Ваша соседка, — продолжал Альберт Пизмарч, — актриса, сэр, ее зовут мисс Флокс, а я помню, еще моя матушка говаривала: «Держись подальше от актрис, Альберт». И была права, как выяснилось значительно позже, когда, невзирая не ее слова, я взял и влюбился в девицу, игравшую в Портсмутской пантомиме. Очень скоро я понял, что актрисы и обычные люди движутся по разным орбитам и не могут найти общий язык. Начать с того, что она понятия не имела о пунктуальности. Сколько раз я по три четверти часа ждал ее на площади, а она появится как ни в чем не бывало и говорит: «А, вот ты где, Мордашка! Я не поздно?»

Он замолчал, откашливаясь. Для пущей достоверности последние восемь слов он произнес писклявым фальцетом — и голосовые связки не выдержали напряжения. Откашлявшись, он закончил свой рассказ:

— Но отсутствие пунктуальности — это еще полбеды. Все в ней было не так. С ней я был как на пороховой бочке, честно вам скажу. Взять хотя бы простой случай с чаем и сахаром. Положишь ей сахару, она говорит: «Ты что, хочешь испортить мне фигуру?». А в другой раз не положишь, так она: «Куда ты спрятал свой проклятый сахар!» — да еще и обидное слово прибавит.