Том 12

Мистер Босенгейт, который знал об этом не больше своей маленькой дочурки, ответил рассеянно:

— Не очень хорошо.

Они проходили под молодым дубком, там, где тропинка сворачивала к розарию и беседке. Что-то мелькнуло в воздухе и вцепилось в шею мистеру Босенгейту. Его дочурка запрыгала и стала давиться от смеха.

— Ой, папочка! Как здорово мы тебя обманули! Я нарочно тебя привела сюда!

Подняв голову, мистер Босенгейт увидел своего маленького сына, который растянулся на суку, как леопард, которым он себя и объявлял во всеуслышание (во избежание ошибки), и весело подумал: «До чего же подвижной мальчишка!»

— Дай я прыгну тебе на плечи, папочка! Как леопард на оленя!

— Да, да! Побудь, пожалуйста, оленем, папочка!

Мистер Босенгейт не пожелал быть оленем, потому что он только что причесался. Вместо этого, окруженный своим потомством, он бодро вошел в розарий. Его жена в открытом бледно-голубом платье с узким черным поясом и плиссированной юбкой стояла именно в той позе, в какой он себе ее представлял. Сегодня она была еще холодней, чем обычно. Она повернула голову с такой улыбкой, словно не могла принимать мистера Босенгейта всерьез. Он коснулся губами ее щеки. Даже щека пахла розами. Дети начали плясать вокруг матери, и он, в их тесном кольце, тоже был вынужден присоединиться к танцу, пока она не сказала:

— Когда вы кончите, давайте пить чай!

Это была не совсем та встреча, которую он себе представлял в машине. В беседке, какой они пользовались, пожалуй, всего раза два в год, но совершенно обязательной для всякой усадьбы, было множество уховерток, и мистер Босенгейт обрадовался предлогу, чтобы снова выйти на воздух. И хотя все было как нельзя лучше, он чувствовал странное беспокойство, он почти задыхался. Раскурив трубку, он стал прогуливаться меж розами, окуривая табачным дымом насекомых — во время войны человек никогда не бывает без дела! И неожиданно он сказал:

— Мы судим одного несчастного солдата.

Его жена, склонившаяся над розой, подняла голову.

— За что?

— Пытался покончить самоубийством.

— Почему же?

— Не мог выдержать разлуки с женой.

Она посмотрела на него, тихо засмеялась и сказала:

— Ну и ну!

Мистер Босенгейт был озадачен. Почему она засмеялась? Он оглянулся, увидел, что дети уже ушли, вынул трубку изо рта и приблизился к ней.

— Ты сегодня так красива, — сказал он. — Поцелуй меня.

Жена нагнулась к нему и, вытянув губы, коснулась ими его усов. Мистер Босенгейт почувствовал себя так, словно встал утром из-за стола, не съев джема. Но он подавил неприятное чувство и сказал:

— Эти присяжные — странная публика.

Веки его жены дрогнули.

— Как бы мне хотелось, чтобы и женщины могли быть присяжными.

— Почему?

— Было бы что вспомнить потом.

Уже не в первый раз она говорит эти странные слова! И в то же время ее жизнь далеко не скучна, насколько он мог себе представить; война принесла ей новые интересы, да и домашние дела постоянно требовали забот, так что жизнь ее была полезной и деятельной. Опять у него в голове мелькнула неожиданная мысль: «Но она никогда со мной ничем не поделится!» И вдруг из-за розовых кустов возникла печальная фигурка в военной форме. «Нам и без этого есть за что благодарить бога! — сказал он отрывисто. — Но мне надо идти работать». Жена, приподняв одну бровь, улыбнулась: «А! мне — проливать слезы!» Мистер Босенгейт засмеялся: она за словом в карман не полезет! И, поглаживая холеный ус, который она поцеловала, он вышел на солнце.