Том 12

— Сколько же ты приносил домой последние четыре месяца?

— Ну, считай, шиллингов шесть в неделю, — говорю я ей, а она поправляет:

— Нет, семь.

Что ж, жене-то лучше знать: она все в книжечку записывает.

— Так вам на хлеб не хватает?

Извозчик улыбнулся, и эта улыбка между двух впадин, заменявших щеки, была, мне кажется, самой странной из всех улыбок, когда-либо освещавших человеческое лицо.

— Пожалуй, так оно и есть, — ответил он. — Хотите знать, как это получается? Вот сегодня я до вас заработал за весь день всего восемнадцать пенсов. За весь день. Вчера — пять шиллингов. Семь шиллингов в день я должен платить за кэб, и это еще дешево. Ведь сколько владельцев кэбов разорилось на этом деле — им, как и нам, очень туго приходится! Они, правда, стараются не обижать нас, но своя рубашка ближе к телу. — Извозчик снова улыбнулся. Мне жаль их, и лошадей тоже, хотя, пожалуй, лошадям-то легче, чем нам.

— А как же пассажиры? — спросил один из нас. Извозчик отвернулся и посмотрел в темноту.

— Пассажиры? — В голосе его слышалось легкое удивление. — Им всем подавай такси. И это понятно: на такси доедешь быстрее, а время — деньги. Вот до вас я семь часов прождал седока. Да ведь и вы искали такси. Когда не найти такси, то на худой конец нанимают нас, и седоки почти всегда злятся. Попадаются, правда, старухи, которые боятся машин, но у таких денег в обрез, и они не очень-то щедры. Это им не по карману, я думаю.

— Однако все вам сочувствуют. Значит, можно надеяться.

— На сочувствие хлеба не купишь, — спокойно остановил он меня. — А в былые времена никто меня не спрашивал, хватает ли хлеба. — Медленно покачав головой, он добавил: — Кроме того, что могут сделать люди? Помощи от них не жди, а как начнут задавать вопросы, им самим становится не по себе. Они, наверное, это понимают. К тому же нас так много; тем, у кого кареты, тоже несладко. Впрочем, с каждым днем все меньше и меньше нас, извозчиков, встретишь на улицах.

Не решаясь больше выражать сочувствие этому представителю отживающей профессии, мы подошли к лошади. Она, наверное, немало вынесла на своем веку: даже в темноте у нее можно было пересчитать все ребра. И вдруг один из нас сказал:

— Многие хотели бы видеть на улицах только такси — это из-за лошадей: жалко их.

Извозчик утвердительно кивнул,

— У этой старушки, — сказал он, — никогда не было лишнего мяса. И от корма, который ей теперь дают, резвости не прибавится. Правда, корм и не бог весть какой, но она все-таки сыта.

— А вы нет?

Извозчик снова взялся за кнут.

— Не думаю, — сказал он равнодушно, — чтобы мне могли подыскать теперь какую-нибудь другую работу. Слишком долго я был при лошадях. Пожалуй, придется идти в работный дом, если со мной не случится чего-нибудь похуже.

— Как это ужасно! — прошептали мы, и, услышав такие слова, он улыбнулся в третий раз.

— Да, не повезло нашему брату. И за что нам выпала такая доля? Но ничего не попишешь — одно вытесняет другое, а жизнь идет своим чередом. Я думал об этом; сидишь тут целый день, ну и поневоле начнешь раздумывать, все ли в этом мире правильно устроено. Нет, выходит, что не все. А извозчиков скоро совсем не останется — так долго тянуться не может. И я даже не знаю, будет мне обидно или нет, когда это наконец случится. Всю душу мне такая жизнь вымотала.

— Но ведь создали специальный фонд…

— Да, и это помогло кое-кому выучиться на шофера. Но какой от него прок старикам, вроде меня? Мне ведь шестьдесят, и таких сотни. Мы в шоферы не годимся: смелости не хватит. А денег, чтобы помочь нам, понадобилось бы пропасть. И вы правильно говорите, люди хотят, чтобы мы ушли с дороги. Им нужны такси, а наше время прошло. Я не жалуюсь, вы ведь сами завели этот разговор.

И он в третий раз поднял кнут.

— Скажите, а что бы вы делали, если бы сверх обычной платы получали еще шесть пенсов?

Извозчик опустил глаза; вопрос, как видно, поставил его в тупик.

— Что бы я делал? Да ничего. Что бы я мог делать?

— Но вы же сами сказали, что наши шесть пенсов спасли вам жизнь.

— Верно, сказал, — ответил он неторопливо. — У меня было тяжело на душе. Порою ничего с собой не поделаешь — нападет тоска, и не отделаешься от нее никак. Обычно стараешься не думать ни о чем. Прощайте. Премного благодарен!

Он тронул лошадь кнутом. Как бы очнувшись от сна, несчастное животное вздрогнуло, двинулось вперед, и экипаж стал удаляться. Медленно двигался он по дороге среди теней от деревьев, перемежавшихся со светом фонарей. Высоко над нами по черной реке неба плыли белые корабли облаков. Их подгонял ветер, в котором чуялась перемена. И когда экипаж уже исчез из виду, этот ветер все еще доносил до нас замирающий звук его колес.

ПРОГУЛКА В ТУМАНЕ