Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

Когда "Счастье ревущего стана" появилось в печати, Брет Гарт сразу же прославился: имя автора и похвалы ему были у всех на устах. Как-то ему пришлось поехать в Сакраменто. Сойдя на берег, он позабыл запастись билетом для обратного путешествия. Возвратившись на пристань к вечеру, он понял, что совершил роковую ошибку; по-видимому, все Сакраменто собралось ехать в Сан-Франциско: очередь тянулась от каюты судового казначея по сходням и заворачивала на улицу, теряясь из виду.

У Гарта была одна надежда: так как в театрах, в концертных залах, на катерах и на пароходах всегда оставляют десяток лучших мест для избранной публики, которая опаздывает, то, может быть, его имя поможет ему достать одно из этих запасных мест, если он тайком передаст свою карточку казначею; и вот он пробрался сторонкой мимо очереди и наконец очутился плечом к плечу с огромного роста и свирепого вида золотоискателем, по-видимому горцем, с пистолетом за поясом, в широкополой шляпе, бросавшей тень на его бородатое разбойничье лицо, в одежде, забрызганной глиной от подбородка до сапог. Очередь медленно подвигалась к окошечку кассы, и каждый, подойдя ближе, выслушивал роковые слова: "Коек не осталось, нет ни одного свободного места". Казначей как раз говорил это свирепому гиганту-золотоискателю, когда Брет Гарт сунул ему в окошко свою карточку. Казначей воскликнул, просовывая ему ключ от каюты: "Ах, мистер Брет Гарт! Очень рад вас видеть, сэр! Возьмите себе всю каюту, сэр!"

Оставшийся без койки золотоискатель угрюмо покосился на Брет Гарта так, что у перепуганного писателя потемнело в глазах и ключ звякнул о деревянный номерок в его дрожащей руке; он постарался спрятаться от золотоискателя и стал искать уединения и безопасности за шлюпками и прочими предметами на штормовой палубе. Но то, чего он ожидал, все-таки случилось: золотоискатель тоже забрался туда и стал расхаживать по палубе, заглядывая во все уголки; когда он подходил слишком близко, Гарт менял свое убежище и прятался в другом месте. Все шло довольно благополучно около получаса, но в конце концов Гарт сделал промах. Он осторожно выглянул из-за шлюпки и очутился лицом к лицу с золотоискателем! Положение было ужасное, можно сказать - трагическое, но спасаться нечего было и думать, и Брет Гарт стоял неподвижно и ждал своей гибели.

Наконец золотоискатель спросил сурово:

- Вы Брет Гарт?

Гарт слабым голосом сознался в этом.

- Вы написали "Счастье ревущего стана"?

Гарт и в этом сознался.

- Это верно?

- Да (шепотом).

Золотоискатель рявкнул восторженно и любовно:

- Ах ты сукин сын! Давай руку! - и, ухватив руку Брет Гарта своими мощными копытами, чуть не раздавил ее.

Тому Фитчу знакома эта формула приветствия, а также та любовь и восхищение, которые очищают ее от всего земного и делают ее возвышенной.

В молодости я любил Брет Гарта, и другие тоже, но со временем я его разлюбил, и другие тоже. Он не умел сохранять друзей надолго. Это был дурной человек, решительно дурной: бесчувственный и бессовестный. Его жена была всем, чем только может быть хорошая женщина, хорошая жена, хорошая мать и хороший друг, но, уехав в Европу консулом, он бросил ее с маленькими детьми и так и не вернулся к ним до самой смерти, которая последовала через двадцать шесть лет.

Он постоянно брал в долг и был в этом отношении неисправим; если он и вернул хоть раз деньги, которые занимал, то, во всяком случае, это событие не вошло в его биографию. Он всегда готов был дать расписку, но этим дело и кончалось. Мы отплыли в Европу 10 апреля 1878 года, а накануне состоялся банкет в честь Байярда Тэйлора{333}, который был назначен нашим посланником в Германии и уезжал с тем же пароходом. На этом обеде я познакомился с одним джентльменом, чье общество нашел весьма интересным, и мы с ним очень сошлись и дружески беседовали. Он заговорил о Брет Гарте, и скоро оказалось, что он им не совсем доволен.

Когда-то он так восхищался произведениями Брет Гарта, что от души желал познакомиться с ним самим. Знакомство состоялось, и начались займы. Этот человек был богат и с радостью давал в долг. Гарт каждый раз писал расписку, писал по собственной инициативе, потому что этого от него не требовали. Тогда Гарт пробыл на востоке около восьми лет, и займы продолжались почти все это время; в общем набралось около трех тысяч долларов. Мой собеседник признался мне, что расписки Брет Гарта были для него мучением, так как он думал, что они были мучением и для Брет Гарта.

Потом ему пришла в голову, как он полагал, счастливая мысль: он собрал расписки в одну пачку и послал их Гарту 24 декабря 1877 года в виде рождественского подарка, приложив к ним письмо, в котором просил Брет Гарта простить ему эту вольность ради теплых и искренних дружеских чувств, продиктовавших его. Гарт на следующий же день вернул ему всю пачку вместе с посланием, которое было исполнено чувства оскорбленного достоинства и в котором он в категорической форме, официально и навсегда порывал всякие отношения со своим другом. Но о том, чтобы уплатить когда-нибудь по распискам, не было и речи.