Том 12. Лорд Дройтвич и другие

— С удовольствием, милорд. Десять лет без обжалования. Он продолжал бы, но дверь снова открылась, и вошла особа, при которой он этого делать не мог.

— Хо! — заметил он. — Явилась, а? Тебя-то мне и надо. Мамаша Прайс молча крякнула. Она очень изменилась с тех пор, как бродила в слезах по замку. Слезы были и теперь, но не пьяные, а, скажем так, духовные. Лучше всего определят ее слова «черный шелк и сокрушение».

Полли, встретившая ее, увидела, что корпулентный Слингсби уподобился туче.

— Не сердитесь на нее, пожалуйста! — попросила она. — Ей плохо.

Мамаша Прайс издала звук, соответствующий «Слушайте, слушайте!» Слова Тони о спичке и погребе были провидческими. Можно сказать и по-другому: ей казалось, что она проткнула пальцем плотину.

Дворецкий тем временем не сдался.

— А почему ей должно быть хорошо? — безжалостно спросил он.

Мамаша Прайс горестно всхлипнула.

— Я ничего такого не хотела!

— Конечно-конечно, — сказал Тони, подошел к ней и положил руку на пышное плечо.

— Вам виднее, милорд, — сказал суровый Слингсби. — Хотела или не хотела, но что она наделала? Я не привык, — горько прибавил он, — служить человеку, который предлагает за столом обследовать голову гостя и выяснить, почему тот лысеет.

Полли ахнула.

— Он так сделал?

— Да, мисс. И сказал сэру Грегори Пизмарчу, что скоро придется носить меховой парик.

— Меховой?

— Как говорится, тупэ, милорд, — пояснил дворецкий. Тони это понравилось.

— Надо записать. Хорошее слово. Скажу какому-нибудь клиенту.

Мамаша Прайс наконец дала волю слезам.

— Не огорчайтесь так, миссис Прайс! — взмолилась Полли.

— Что я наде-е-лала! — пропела несчастная.

— Сейчас скажу, — отвечал непреклонный Слингсби. — Ты выгнала его милость из родного замка и подкинула туда чудовище, которое сравнило с луковицей лорда Певенси.

— Старого Певенси? — обрадовался Тони.

— Да, милорд. В лицо. Его светлость, как обычно, был несколько властен, и Сид посоветовал ему вспомнить, что он — не единственная луковица в супе.

— Сколько лет я хотел ему это сказать! Слингсби посмотрел на Тони с упреком.

— Вы вправе, милорд, подходить к делу с некоторым юмором, но зрелище было не из легких. Я боялся, что его светлость хватит удар.

— Божемой-Божемой-Божемой-Божемой! — заголосила мамаша Прайс, поглядывая с упреком на Полли, которая оставила бутылку на столе, а теперь уносила.

— Не пей, дочка! Берегись! Сколько от него горя! Без Полли дворецкий почувствовал себя свободней.

— Эй! — сказал он. — Давай, говори! Что думаешь делать?

— Божемой-Божемой-Божемой!

— Хватит! Разоралась! Тони вмешался в беседу:

— Не надо, Слингсби. Сдержите себя.

— Милорд! — укоризненно вымолвил дворецкий. — Ну как, сестрица? Что будем делать?

— Голова кругом идет! Сама не знаю.

— Не знаешь? Что ж, я скажу. Признайся, что наврала.

— Может быть, может быть. Схожу-ка я в церковь, помолюсь. Дочка, — обратилась она к снова вошедшей Полли. — Я пойду помолюсь. Проводи-ка меня до угла.

— Хорошо, миссис Прайс. Мамаша Прайс вытерла глаза.

— Надо мне было знать. Я тогда зеркало разбила.

— А нечего было смотреться, — заметил Слингсби.

— Суровый вы человек, — сказал Тони, когда дверь закрылась. — Мастер диалога, но — суровый.

Дворецкий попыхтел.

— Мне тяжело, милорд. Только подумаю, волосы шевелятся.

— Волосы? Может, постричь?

— Нет, спасибо, милорд. Тони вздохнул.

— Работать хочется. Какой я парикмахер, пока не пролил крови?

Дворецкий почтительно, но строго нахмурился.

— Мне не нравится, милорд, когда вы так шутите.

— Виноват. Знаете, мы, мастера…

Остановил его громкий и неожиданный звук. Кроме того, Слингсби побагровел. Обернувшись, Тони понял, в чем дело. Вошел человек в костюме для верховой езды, но без соответствующей беспечности.

— Чтобы мне лопнуть! — воскликнул Тони. — Пятый граф собственной персоной! Заходите, милости просим.

Сид мрачно смотрел на дворецкого. Трудно было сказать, кто из них мрачнее.

— О! — сказал он. — И ты здесь.

— Да. Здесь. А тебе что?

— Ну, змий!

— Мерза…

— Для тебя — милорд.

— Друзья мои, — вмешался Тони, — прошу вас! Садитесь, — прибавил он, обращаясь к гостю.

— Лучше постою.

— Почему же?

— Катался.

Тони его понял и пожалел.

— Да, сперва нелегко. Зато скоро будете скакать.

— Скорей подохну. Одни синяки, одни…

Он замолчал, не зная, как реагировать на неприятный смех дворецкого. Потом решил его презреть.

— Говорят, — сказал он Тони, — два моих предка свалились с лошади.

Тони кивнул.

— Да. На охоте. Дед и дядя. Получается два.

— Скоро будет три.

— Что поделаешь, noblesse oblige!

— Чего-чего?

— Да так, неважно.

Дворецкий счел нужным вмешаться.

— Так тебе и надо.

— Лезут тут всякие слуги!

— Друзья мои, друзья мои! Сид нахмурился.

— Все она, мамаша. Сказала бы мне пораньше, я бы привык.

— Горбатого… — вставил Слингсби.

— Опять лезет!

— Горбатого могила исправит, — твердо продолжал дворецкий. — Как был, так и будешь обезьяной, разве что дрессированной. Научишься тому-сему, а что толку? Вот женщины делают подтяжку, а потом улыбнуться не смеют.

— Что ж, по-твоему, отказаться от своих прав? Ну, дурак!

— Не смей меня так называть!

— Кто-то ж должен!

— Друзья мои, друзья мои!