Том 12. Пьесы, 1889–1891

После трех спектаклей Свободин извещал Чехова: «„Иванова“ публика принимает с каждым разом все сильнее» (11 февраля – Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 190). О пятом представлении ему писал Плещеев: «Крик и гвалт был страшный после 3-го акта. Автора вызывали с треском» (9 марта – Слово, стр. 261). О том же спектакле восторженно отзывалась С. П. Кувшинникова и благодарила Чехова за доставленное зрителям «духовное наслаждение» (15 февраля – ГБЛ).

О широком резонансе, вызванном «Ивановым», говорилось в письме В. А. Тихонова: «А какие разноречивые толки он вызвал – просто восторг» (6 марта – Записки ГБЛ, вып. VIII, стр. 63). По окончании театрального сезона он снова вспоминал о пьесе: «Ведь у Вас громадный драматический талант, что Вы так блестяще и доказали Вашим „Ивановым“» (24 мая – ГБЛ).

Вместе с тем, многих зрителей и корреспондентов Чехова пьеса настораживала необычностью драматургической формы: они отмечали ее «несценичность», неопределенность в обрисовке центрального героя, неясность авторского отношения к нему.

В день премьеры «Иванова» Леонтьев (Щеглов) отметил в своем дневнике: «Удивительно свежо, но именно вследствие этой свежести много есть в пьесе „сквозняков“, объясняющихся сценической неопытностью автора и отсутствием художественной выделки» (ЛН, т. 68, стр. 481). 2 февраля он записал мнение профессора Н. И. Стороженко: «Чехов талант, но у него нет „бога в душе“» (там же). Оспаривая это мнение Стороженко, В. П. Горленко писал Леонтьеву (Щеглову) 21 февраля: «С его определением Чехова я не согласен. Кто так умеет передавать жизнь и природу, у того есть в душе нечто большее, чем фонограф» (там же, стр. 490).

Свои похвалы в адрес Чехова и одновременно серьезные сомнения высказывал также Н. С. Лесков, смотревший первый спектакль. 4 февраля он говорил своему сыну об «Иванове»: «Учительная пьеса <…> К сожалению, слишком много у нас Ивановых, этих безвольных, слабых людей, роняющих всякое дело, за которое ни возьмутся. Умная пьеса! Большое драматургическое дарование». А. Н. Лескову запомнилось, что его отец не позволял даже при себе критиковать пьесу: «Несоглашавшимся бросались уничтожающие взгляды, гневливые реплики». Однако направление таланта Чехова казалось Лескову все же недостаточно ясным. В письме И. Е. Репину от 19 февраля 1889 г. он замечал: «Талантлив Чехов очень, но я не знаю „коего он духа…“ Нечто в нем есть самомнящее… и как будто сомнительное. Впрочем, очень возможно, что я ошибаюсь» (А. . Лесков. Из записей и памяти. – «А. . Чехов в воспоминаниях современников». М., 1947, стр. 315).

Баранцевич в своем письме от 7 февраля 1889 г. замечал: «Второй акт в начале, по-моему, немного растянут, и тут, мне кажется, сказалась добросовестность беллетриста, желавшего по возможности полнее нарисовать картину общества».

Суворин высказывал сожаление, что характер Иванова показан в пьесе «готовым». Этот упрек Чехов в ответном письме оспорил и, сославшись на героев Грибоедова и Гоголя, отстаивал правомерность изображения Иванова как сложившегося, «готового» типа: «Что было бы, если бы Хлестаков и Чацкий тоже не были взяты „готовыми“?» Отверг Чехов и другой упрек Суворина, что в пьесе недостаточно внимания уделено женским типам: «Женщины в моей пьесе не нужны. Главная моя была забота не давать бабам заволакивать собой центр тяжести, сидящий вне их» (8 февраля 1889 г.).

На сценические недостатки пьесы указывал Чехову в письме 11 февраля 1889 г. Свободин: «Вижу теперь очень ясно все сценические недостатки комедии, с каждым представлением они всё ярче обозначаются и просятся на переделку, особенно последний акт (сцена Лебедева с Сашенькой ужасно длинна)».

Леонтьев (Щеглов) был убежден, что в «Иванове» Чехов пошел против требований драматургической формы: «Лично я остаюсь при мнении, что сюжет „Иванова“ – прямой сюжет для повести, и все недостатки „Иванова“ проистекают от неудобства драматической рамки. У Вас в „Петербургской газете“ даже были рассказы, которые гораздо сподручнее укладывались в драмат<ическую> форму» (16 февраля 1889 г. – ГБЛ). Несколько позднее он отметил в дневнике, что успех пьесы «раздул» Суворин, который «прозрел как художник между строк наброска и черновика драмы. „Иванов“ – должен был быть романом или повестью, как „Молотов“, „Рудин“ и т. п.» (запись от 6 сентября 1889 г. – ЛН, т. 68, стр. 481). Свою мысль о недоработанности драматической формы «Иванова» он снова повторял потом Чехову: «Я положительно уверен, что не попадись он в пылкие объятья Суворина, а в ежовые рукавицы покойного Щедрина – он бы вылежался, перелицевался и… и сделался бы таким же ходячим именем, как Кречинский и Расплюев» (25 марта 1890 г. – ГБЛ).