Том 12. Преображение России

Брови Ивана Ионыча задрожали мелко, силясь подняться повыше от последнего изумления перед последним мошенничеством, перед последним обманом из тех, которые приготовила ему жизнь. Взгляд его на женщину — последний его взгляд — был непрощающе-укоризненным… Потом он закрыл глаза и крепко прижал подбородок к западающей груди.

— Как его фамилия? — кивнул на него Вечерухину подросток.

— Говорил он мне, забыл я… лесовая какая-то… — пытался припомнить тот и не мог.

Он чувствовал себя неловко все-таки, хотя и был уверен, что именно этот мальчишка всадил свою слепую пулю в голову человека, а совсем не он; да, конечно, так это и было.

— Послушайте… Как ваша фамилия? — склонился над раненым подросток.

— Э-э… с-с… Полезнов, — просипел, собрав последние усилия, Иван Ионыч.

— Бесполезнов!.. Записать надо! — сказал деловитый мальчик, вынул книжечку, карандашик и записал: «Бесполезнов».

А скоро все увидели, как Бесполезнов умер. Тогда кое-кто снял шапки, перекрестился. Постояли еще с полминуты, переминаясь, и пошли на улицу.

Через четверть часа, когда уже многие из жильцов дома успели разглядеть суровые черты убитого чужого в дорогой шубе (винтовку же его взял грузчик), появился несообразно высокий, скуластый, щетинистый человек в коричневом картузе и поддевке из бобрика, старший дворник дома номер двадцать четыре. Ему сказала женщина, хозяйка Жака:

— Вот несчастье какое!.. Пришли и своего же убили. Полиции надо заявить.

Но дворник ответил раздельно и уничтожающе:

— Ка-ко-й это та-кой полиции?.. Где теперь именно эта по-ли-ция?.. Нет теперь нигде ни-ка-кой полиции… Я — теперь полиция!

Он подобрался длиннейшими руками под тело Ивана Ионыча, прежде сняв с него шапку и сунув себе в карман, и понес его пред собою, откачнувшись, как охапку тяжелых дров, в дворницкую.

Там, вытянувшись и застыв, тело осталось в темном углу ждать могилы.

А на улицах, осиянных небывалым солнцем, революция сверкала, дыбилась, пенилась, рокотала, гремела и пела.

Алушта

Январь, 1931 г.

Весна в Крыму *

Глава первая

1

Было утро 20 февраля 1917 года, когда художник Алексей Фомич Сыромолотов сказал за чаем своей молоденькой жене:

— Ну, Надя, сегодня я решил поставить точку. Свою «Демонстрацию перед Зимним дворцом» считаю вполне законченной. Ни одного мазка добавить к ней не могу и даже боюсь, чтобы не засушить.

— А что это значит «засушить»? — спросила Надя, некрупная, русоволосая, с голубыми спокойными глазами, начавшая уже убирать со стола лишнюю посуду.

— Вот на-а! Не знает, что значит «засушить»! — с виду как бы удивился Алексей Фомич. — Это значит переборщить, перемудрить, а в результате испортить картину… Начнет художнику казаться, что вот бы добавить еще такую деталь, а в ней, в этой детали, совсем никакой надобности нет, а есть только прямой вред: упрется зритель в нее глазами, и ее, эту деталь-то, он, конечно, разглядит, а целое упустит… Из-за деревьев леса не заметит! Из-за букашек и таракашек — слона!.. Каждая деталь должна в одну общую цель стрелять, а не раскорячиваться самовольно и неизвестно, зачем именно!

Алексей Фомич встал и сделал по столовой несколько медленных и тяжелых шагов, отчего зазвенели на столе стаканы, и, увидя, что Надя взяла в руки полотенце, чтобы начать мыть в полоскатель-чашке и вытирать посуду, взял ее за руку и сказал:

— Брось-ка это, Надя, и давай посмотрим на картину как посторонние люди, но-о… знатоки искусства! Такие, что пальца им в рот не клади, — откусят! Помаши-ка вот так рукой перед глазами и свою привычку к картине смахни, — поняла?.. Ты теперь не ты, а какая-нибудь Фелицата Кузьминишна, — и не какая-нибудь так себе вообще, а тоже художница, вроде Виже Лебран, и можешь мне прописать ижицу!

— Не пойму, Алексей Фомич, что тебе еще от меня надо, — несколько недовольно сказала Надя, — я тебе, кажется, все сказала, что мне казалось нужным…

— Все?.. Вот как!.. А пер-спек-тива? — И Алексей Фомич покачал влево и вправо головой.

— Какая такая перспектива? — удивилась Надя, Алексей же Фомич почти испугался:

— Ты… жена художника… не знаешь… что называется перспективой?

— Ты мне никогда не говорил о ней, — защитилась, но покраснела Надя.

— Не говорил?.. Неужели не говорил?.. Значит, думал, что тебе это там, в твоей гимназии, говорил учитель рисования!.. А если он вам, девицам, не говорил, что такое перспектива, то почему же, спрашивается, его держали в гимназии? Что же это такое? Может быть, у тебя даже и чувства перспективы нет, а?

— Не знаю, есть или нет, — созналась Надя, сидевшая все еще с полотенцем в руках.

— Вот, например, что такое перспектива линейная, — так как есть еще и воздушная, — она касается красок. Видишь, — дверь: обе половинки закрыты… Какая фигура каждой половинки? Геометрию-то у вас преподавали?

— Прямоугольники это, — слегка вздохнув, не совсем уверенно ответила Надя.

— Прямоугольники, — очень хорошо!.. Хорошо, что не сказала: квадраты… А если эту половинку я открою, то какая фигура получится тогда?