Три лошади, к стене привязаны одной,Болтали.Первая — конь с мраморной спиной —Ценою тысяч в сто, как фаворит Эпсома,Вскричала: «Sum qui sum» (латынь скотам знакома)[10]И сбруей золотой бахвалилась. Сто разЕй руки белые ласкали ног атлас,И чуяла она, как женский взор влюбленныйК ней, чистокровной, льнет с трибуны ослепленной.Зато и собственник имел доход большой.Коня военного узнали бы в другой:Лошадка-чудище, железная скотина,Что «скакуном лихим» зовется у Расина,Дыбясь, узду рвала, от радости пьяна,Двойною гордостью — от глупости — полна.На чепраке — шитье: «Ульм, Эсслинг, Лоди, Иена».В ней чванство было то, которому презренноВсе непонятное и чуждое. Седло,Сплошь изукрашено, звенело тяжело:Она плясала вся, как бы рожок почуя.А третья — лошадью была крестьянской. СбруяВеревочная сплошь — убогий туалет!Одер измученный… Казалось, то скелет,Еще обтянутый иззябнувшею кожейИ на живую тварь поэтому похожий.Конь первый, чемпион, типичнейший болван,Сказал:«Здесь — папа, там — барон де Брисс, гурман;Для брюха врач — Бребан, для духа врач — Лойола;Благословляться, пить и кушать — три глагола:Их проповедует хозяин мой; он прав;Но я, царь скачек, все ж не погрешу, сказав,Что украшение для дерби — рой кокоток.Народу нужен бог и пастырь с плетью четок;Нам — стойла с бархатом, а для людей — Завет,Чтобы не слушали, черт их дери, газет!Ценнее Жокей-клуб, чем сатанинский разум.Без церкви общество должно погибнуть разом.Не будь я лошадью, монахом стал бы я!»«Мне сена б и овса поесть — мечта моя, —Вздохнула грустная мужицкая коняга. —Я день и ночь тружусь, хозяину на благо,Но, — спину видите и ребра? — бьют меня,Почти как негра бьют, двуногого коня.Счесть легче птиц в лесу, чем все кнуты, какиеНа мой крестец легли и на бока худые.Хочу я пить и есть. Я зябну. Я добра,Но столь несчастна!»Так звучала речь одра.Тут боевой скакун заржал, грызя попону,Как верноподданный: «Ура Наполеону!»