«Равным образом фактом, не допускающим сомнения, является то, что наш противник, несмотря на свои крайние усилия и полное использование весьма значительных ресурсов, давно подготовлявшихся для задуманной им борьбы,
То, что Франц-Иосиф не осмеливается сказать в своих манифестах, а именно, что он и его камарилья провалили всю войну, предоставив руководство ею своим любимцам, навязывая свои причуды и ставя бессмысленные помехи на пути даровитых, хотя и плебейского происхождения, генералов, — даже этот грех признан теперь совершенно открыто, если не на словах, то по крайней мере на деле. Генералу Хессу, советами которого пренебрегали в продолжение всей кампании и который был лишен положения, подобавшего ему в силу его прошлого, его возраста и даже места, занимаемого им в австрийской табели о рангах, ныне присвоено звание фельдмаршала; ему поручено верховное командование итальянской армией, и Франц-Иосиф, прибыв в Вену, прежде всего демонстративно нанес визит супруге старого генерала. Словом, все нынешнее отношение габсбургского самодержца к человеку, плебейское происхождение, либеральные симпатии, грубоватая откровенность и военные дарования которого были оскорблением для претенциозных аристократических кругов Шёнбрунна[259], означает признание, унизительное для людей любого общественного положения, а тем более унизительное для наследственных властителей судеб человеческих.
Теперь обратимся к рассмотрению французского подобия австрийского манифеста, а именно к апологии Бонапарта[260]. Разделяет ли он глупое самообольщение своих поклонников, будто он выиграл ряд решающих битв? Думает ли он, что в будущем не может быть и речи о полной перемене положения? Делает ли он хотя бы намек на то, что события достигли решающего момента и что для достижения полной победы требовалась только настойчивость? Совсем напротив! Он признает, что мелодраматическая часть борьбы пришла к концу, что войне неизбежно предстояло изменить вскоре свой характер, что в будущем его ждут неудачи, что его пугала не только угроза революции, но и сила «стоящего перед ним врага» окопавшегося за большими крепостями». Перед собой он видел только «длительную и бесплодную войну». Он говорит буквально следующее:
«Когда война подкатилась к стенам Вероны, борьба неизбежно должна была изменить свой характер как в военном, так и в политическом отношении. Вынужденный атаковать во фронт противника, окопавшегося за большими крепостями, фланги которого были прикрыты благодаря нейтралитету окружающей территории, стоя на пороге длительной и бесплодной войны, я оказался лицом к лицу с вооруженной Европой, готовой либо оспаривать наши успехи, либо усугубить ожидавшие нас неудачи».
Другими словами, Луи-Наполеон заключил мир не только потому, что он боялся Пруссии и Германии, а также революции, но и потому, что боялся четырех больших крепостей. Согласно полуофициальной статье в «Independance belge» осада Вероны потребовала бы подкреплений в 60000 человек. Такое количество он не мог бы вызвать из Франции, одновременно оставив там силы, необходимые для северной армии под командой Пелисье, а когда он покончил бы с Вероной, ему пришлось бы еще бороться за Леньяго и Мантую. Короче говоря, Наполеон III и Франц-Иосиф после войны целиком подтверждают то, что мы говорили еще до войны и во время войны как о военных ресурсах обеих стран, так и о характере кампании. Мы приводим оба эти свидетельства потому, что они невольно говорят в пользу здравого смысла и исторической истины против потока безумных преувеличений и глупого самообольщения, который получил в течение двух последних месяцев такое распространение, какое он едва ли снова получит в скором времени.
К. МАРКС
ВТОРЖЕНИЕ!