Том 13

Другими словами: Австрия и Франция, две враждующие стороны, будут взаимно истощать свои силы в войне, «локализованной» на итальянской арене, в то время как Англия в качестве нейтральной страны (!) стоит далеко на заднем плане. Нейтральные державы сами парализовали себя, а у воюющих связаны руки, ибо им в борьбе нужны их кулаки. Между теми и другими парит, подобно еврипидовскому deus ex machina^{155}, «вполне беспристрастная и свободная» Пруссия. Посредник всегда добивается большего, чем стороны, между которыми он посредничает. Христос добился большего, чем Иегова, святой Петр — большего, чем Христос, поп — большего, чем святые, а Пруссия, вооруженный посредник, добьется большего, чем враждующие и нейтральные страны. Возможно, наступит такой момент, когда Россия и Англия подадут сигнал кончать комедию. Тогда они незаметно сунут в карман Пруссии свои тайные инструкции, между тем как она наденет на себя маску Бренна[286] Франция не будет знать, выступает ли Пруссия посредником в пользу Австрии, Австрия же не будет знать, посредничает ли Пруссия в пользу Франции, и обе не будут знать, не посредничает ли она против них обеих в пользу России и Англии. Она будет иметь право требовать доверия от «всех сторон» и внушать недоверие всем сторонам. Ее несвязанность будет связывать всех. Если бы Пруссия объявила себя нейтральной, то тогда нельзя было бы помешать, чтобы Бавария и другие члены Германского союза приняли сторону Австрии. А в качестве вооруженного посредника, с нейтральными великими державами для прикрытия своих флангов и тыла, с туманным образом своего вечно грозящего свершиться «германского» подвига, Пруссия, целиком отдаваясь столь же таинственным, сколь глубоко обдуманным мероприятиям для спасения Австрии, имела право надеяться когда-нибудь жульническим путем учесть свой вексель на гегемонию в Германии. В качестве рупора Англии и России она могла внушить к себе почтение со стороны Германского союза, а в качестве его умиротворителя — втереться в доверие этих двух держав.

Пруссия — не только немецкая великая держава, но европейская великая держава, и к тому же «посредничающая держава», и сверх того тиран Германского союза! В ходе событий будет видно, как Шлейниц все более и более увязает в этом столь же остроумном, сколь возвышенном ходе мыслей. Доселе пятое колесо европейской государственной колесницы, великая держава «by courtesy», европейская персона «on sufferance»— этот самый пруссак оказывается теперь облеченным грандиозным полномочием «quos ego!»[287]. И все это, не извлекая меча, а всего лишь вскинув ружье на плечо и не проливая ничего, кроме слез регента и чернил его приспешников. В том, что Пруссия не стяжала себе даже славы Митлера из романа Гёте «Избирательное сродство», она, право же, неповинна.

Пруссия понимала, что в первом акте надлежало хмуриться на Австрию, отводить малейшее подозрение Луи Бонапарта и прежде всего хорошей игрой зарекомендовать себя перед Россией и Англией.

«Достигнуть этой цели, столь важной для наших интересов», — сознается Шлейниц в своей уже цитированной нами депеше, — «было не легко при том возбуждении, которое царило во многих германских государствах. К тому же нам вряд ли нужно напоминать о том, что направление нашей политики в этом отклонялось от политики большого числа германских правительств и что в частности Австрия была не согласна с нею».

Вопреки всем этим затруднениям, Пруссия успешно разыграла роль жандарма Германского союза. С конца апреля до конца мая она развернула свою посредническую деятельность, принудив своих сотоварищей по Германскому союзу к бездействию.

«Наши старания», — эвфемистически выражается Шлейниц, — «были первым делом направлены на то, чтобы предупредить преждевременное вовлечение Союза в войну».

В то же время берлинский кабинет открыл шлюзы либеральной прессы, которая недвусмысленно разъясняла бюргеру, что если Бонапарт устремился в Италию, то лишь с целью освободить Германию от Австрии и создать германское единство под эгидой героя, который несомненно принадлежит нации, ибо он уже раньше был объявлен «национальной собственностью».

Что до известной степени затруднило действия Пруссии, так это наличие у нее «в свое время» призвания выступать не просто посредником, но «вооруженным» посредником. Она должна была, с одной стороны, сдерживать воинственные страсти, а с другой — призывать к оружию. Раздавая оружие, она должна была в то же время предостерегать против того, чтобы его пускали в ход.

«Не играй с огнестрельным оружием,
Оно чувствует боль, как и ты».