Том 13. Господа Головлевы. Убежище Монрепо

Во многих своих сочинениях пореформенной поры Салтыков изображал процесс оскудения помещичьих гнезд и вытеснения недавних душевладельцев с занятых ими позиций новыми «столпами» — Деруновыми и Разуваевыми. В «Господах Головлевых» акцент сделан на другом. Головлевы приспосабливаются к пореформенным порядкам, даже богатеют. Но это удачливое накопительство не укрепляет семью, а наоборот — становится как бы подстрекающей силой ее распада, исчезновения родственных связей. Повседневные отношения приобретают форму либо глубокой разобщенности, отчужденности, либо откровенного недоброжелательства. В конечном счете стихия старокрепостнического и новобуржуазного хищничества выступает в романе как социально-историческая мотивировка разложения семьи — этой первичной клетки общественного организма.

Тургеневская усадьба овеяна поэзией природы, высоких человеческих чувств, искусства. Патриархальные устои в гончаровской усадьбе — утес, выдерживающий натиск пореформенного времени. В описании усадьбы Толстого преобладает поэзия семейного счастья, разумной, близкой к народу сельской жизни и труда. Салтыковская усадьба полна запаха тлена, разорения, распада жизни.

На протяжении всей своей творческой жизни Салтыков напряженно и активно искал новые художественные формы, соответствующие и его собственным замыслам, и характеру изменившейся действительности. К началу семидесятых годов он утверждается в мысли, что «роман утратил свою прежнюю почву с тех пор, как семейственность и все, что принадлежит к ней, начинает изменять свой характер», что «разрабатывать по-прежнему помещичьи любовные дела сделалось немыслимым». У Салтыкова сложилась концепция нового «общественного романа», целью которого является проникновение в «тайны современности», исследование «силы вещей», «двигающих пружин» буржуазно-дворянского общества, типа современной личности не столько в узко-семейной, интимной сфере ее бытия, сколько в многообразных связях ее с социальной действительностью.

«Лжи, обманы, коварства, надежды, разочарования — все это кишит вокруг нас, в том обществе, среди которого мы живем, а в литературе нашей все-таки нет даже признаков чего-нибудь похожего на общественный роман…» — полагал Салтыков. «Господа Головлевы» блистательно реализовали идейно-эстетические принципы именно такого «общественного» романа, в котором современная ему действительность предстает свободной от фетиша, от «призраков», от мнимых идеологических представлений. Отказавшись от традиционного истолкования «семейной» темы, от романического сюжета, Салтыков тем не менее имел право заявить: «Я считаю мои «Современная идиллия», «Головлевы», «Дневник провинциала» и др. настоящими романами; в них, несмотря даже на то, что они составлены как бы из отдельных рассказов, взяты целые периоды нашей жизни» [155].

Салтыков поставил перед собой сложную задачу: раскрыть внутренний механизм разложения семьи, обнаружить те черты личности, психологии, житейских представлений, принципов поведения, которые ведут к гибели нормальных человеческих отношений, к распаду семейных союзов. В каждом из членов головлевского семейства находит писатель разные формы проявления черт характера, порожденных крепостничеством, — корыстолюбие и безалаберность, жажду приобретательства и неспособность к осмысленному труду, безудержный эгоизм и крайнее равнодушие к людям, к близким, цинизм и ханжеское благолепие и т. д. От главы к главе прослеживается трагический уход из семьи, из жизни всех ее членов. Наиболее же последовательно и полно все характерное для процесса разрушения помещичьего клана обобщено в Порфирии Головлеве. Не случайно в самом начале второй главы замечено: «Семейная твердыня, воздвигнутая неутомимыми руками Арины Петровны, рухнула, но рухнула до того незаметно, что она, сама не понимая, как это случилось, сделалась соучастницею и даже явным двигателем этого разрушения, настоящею душою которого был, разумеется, Порфишка-кровопивец».

Так в ходе окончательного оформления идейно-художественного замысла автор романа естественно должен был особое внимание уделить разработке образа Порфирия Головлева.

В одной из журнальных статей, кстати сказать пропагандировавшей идею Чернышевского об огромной познавательной роли литературы, создание оригинального художественного типа приравнивалось по своему значению к выдающемуся научному открытию.

«…Открытие данного типа, свидетельствуя о необычайной сложности душевного движения, вызванного в художнике изучением его свойств и созерцанием его образа и, следовательно, о высоте его нервной возбудимости, в то же время обличает в нем великий ум, может быть, величайший, который не уступит уму знаменитейших деятелей науки» [156].