Том 14. Критические статьи, очерки, письма

У Египта нет ничего, кроме его мумии, и он извлекает ее на свет. Это кладбище выставляет напоказ все свои шедевры — порфировые саркофаги, гробницы из красного гранита, раскрашенные и раззолоченные футляры для трупов, тем обильнее разукрашенные, чем глубже они должны быть погребены. Современница дендерского зодиака, корова Хатор, спускается со своего базальтового пьедестала и приходит сюда. Рамзес, Хефрем, Атета, царица Амменизида прибывают по железной дороге; сюда приезжает древняя деревянная статуя, называемая арабами Шейх-эль-Белед и изображающая неизвестное божество, — она приносит древней Лютеции привет от праматери Изиды из древних Фив. Как зовут тебя, Лютеция? Меня зовут Париж. А вас как зовут, Фивы? Меня зовут Дайр-аль-Бахри. Скорбная констатация: два города единой расы потеряли один за другим собственный облик, один — в цивилизации, другой — в варварстве. Различие между ушедшим вперед и отставшим.

4

Итак, съезжаются все народы…

Да, что сделано — сделано, от него уже не отречешься. Всемирная выставка и не отказывается от своих слов. Напрасно короли готовятся к войне, порадуем их и не раз им напомним: будущее не в ненависти, а в согласии; это не гул орудий, а бег локомотива. Вселенная идет к миру, это неизбежно. Ничто не может помешать этому. Мы видим уже сейчас, как наступает охлаждение к темляку, киверу, литаврам, ко всем этим смертоносным изделиям жестяников, к кровавому тщеславию.

Наша планета, уменьшаясь благодаря железным дорогам и электрическим проводам, все более и более оказывается под властью идей мира. Пусть сопротивляются сколько угодно: настали другие времена. Старый режим борется впустую. Хотя прошлое — уже мертвец, оно проявляет все большую изобретательность; оно старается вовсю, изыскивает всяческие средства, каждый день придумывает оно все новые хитроумные и превосходные орудия смерти. Ему за это, пожалуй, дадут почетный крест, но это — самое большее, чего оно добьется. Люди начинают видеть все яснее; они понемногу теряют охоту убивать друг друга. Ничто не в силах одолеть подобное движение умов. Ухабы цивилизации бросают народы то в одну, то в другую сторону, но на этот раз человечество окончательно поворачивает в сторону добра. Быть может, его еще ожидают одно или два испытания, но они будут последними. Неудержимый ветер грядущего несет нам мир. Что устоит перед этим ураганом братства и радости? Союз! союз! — провозглашает бесконечность. И под этим дыханием невидимого любовь пробивается из-под земли, подобно траве. Попробуйте-ка восстать против этой зеленой весны мира! Попробуйте победить революцию! Попробуйте победить не только двадцатый век, век грядущий, но и восемнадцатый — век прошедший. Напрасные мечты! Огромные стальные ядра ценою в тысячу франков каждое, извергаемые пушками-титанами, сфабрикованными в Пруссии гигантским молотом Круппа весом в сто тысяч фунтов и стоимостью в три миллиона, угрожают прогрессу не более, чем мыльные пузыри, которые ротик ребенка выдувает через соломинку.

5

Почему вы хотите заставить нас поверить в выходцев с того света? Вы думаете, мы не знаем, что война мертва? Она умерла в тот самый день, когда Иисус сказал: «Возлюбите друг друга!» — и с тех пор она жила на земле лишь жизнью призрака. Правда, после того, как нас покинул Иисус, ночь продлилась еще почти два тысячелетия; ночью для призраков раздолье, и война могла бродить в ее мраке. Но наступил восемнадцатый век; утренней звездой его был Вольтер, Революция — рассветом; а сейчас солнце в самом зените. Война укрылась в склепе. Нечисть не покидает склепов в полдень. Так пусть же войне остается ее могила, а нам — наш солнечный свет.

Спрячь свои знамена, война. А если нет, то ты, нищета, покажи свое рубище. И давайте сравним ваши лохмотья. Имя этим — Слава, имя тем — Голод, Проституция, Развалины, Чума. Одно порождает другое. Довольно.

Разве это вы нападаете, немцы? Или мы? Кто же виноват? Ведь allemands [220]это значит all Men [221]— все вы люди. Мы любим вас. Мы ваши сограждане по городу, чье имя Философия, вы — наши соотечественники по отчизне, чье имя Свобода. Мы, европейцы Парижа, — та же семья, что и вы, европейцы Берлина и Вены. Франция — значит Освобождение, [222]Германия — значит Братство. [223]Мыслимо ли представить себе первое слово великой формулы демократии, сражающееся с ее последним словом.

Массы — сила; после Восемьдесят девятого года они стали также и волей. Отсюда всеобщее избирательное право. Что такое война? Это самоубийство масс. Поставьте же на голосование вопрос об этом самоубийстве! Народ, ставший соучастником самоубийства, — вот зрелище, которое являет собою война, и нет ничего прискорбнее его. В нем обнаженно предстает уродливая механика сил, отведенных от их прямой цели и обращенных против самих себя. Война — двулика; мы только что показали одно ее лицо: нищету — это ее результат; теперь покажем другое: невежество — это ее причина. О, это поистине две трагические болезни! Кто излечит от них, усилит сиянье солнца.