Читаем Том 14. М-р Моллой и другие полностью

— Ну, не помню. Я о тебе упомянул, но вроде бы не спрашивала. — Хьюго положил руку ему на плечо. — Брось, Джонни! Забудь ее. Держись этой самой Долли. По-моему, ты ей нравишься. Что-то я такое вчера заметил, как-то она так смотрит… Застенчиво, что ли. Понимаешь, ты слишком тихий. Ты себя недооцениваешь. Помни, жениться может каждый, если приналяжет. Возьмем Бессемера. Истинный страхолюд, ноги — вот таки-ие, лицо — вроде ореха. И что же? Кто-то клюнул. Словом, не теряй надежды. Да по сравнению с ним ты вполне ничего! Одни уши…

— Спокойной ночи, — сказал Джон.

Он набил трубку и повернулся к лестнице, по мнению Хьюго — как-то резко.

8

Старший сержант браво взошел на второй этаж и постучался. За дверью кто-то чихнул, потом спросил:

— Это Фладдери?

Шимп, обложенный подушками, сидел на диване. Лицо у него горело; взгляд из-под распухших век испугал бы более тонкого человека. В конце концов, сержант был верзилой с широкой лоснящейся физиономией. Легко ли на это смотреть, когда тебе худо? Мало того, Шимп знал, что голос у него зычный и пронзительный, словно раскаленная пуля. Таких сержантов можно вынести только при хорошем здоровье.

— Что дадо? — мрачно спросил медик.

Фланнери глядел на него с той обидной снисходительностью, с какой здоровые глядят на больных. При этом он крутил ус До его появления Шимп высоко ценил свои усики, но один взгляд на соперника пришиб его начисто. Усы у сержанта были светлые, пушистые, загнутые вверх, в общем — такие, каких в миру не добьешься. Лелей свою поросль, ухаживай за ней, гордись ею, но настоящими усами, в высшем смысле слова, она не станет, если ты не в армии.

— От это да! — сказал сержант. — Простуду какую схватили!

Словно подтверждая это наблюдение, Шимп снова чихнул.

— Надо чего-нибудь сделать, — предложил сержант тем голосом, каким обычно командовал: «Справа налево — рас-считайсь!»

— Я делаю, — отвечал Шимп, дыша паром из кувшина.

— Не-ет, тут не пар нужен, — возразил ассистент. — Как говорится, смотри в корень. Все от брюха, да. Брюхо подлечите…

— Что ваб дуждо?

— Одни говорят, хинин, другие там — камфара или корица, а я вам скажу, одуванчики и хмель. Отвар. Вы пошлите их набрать…

— Что — ваб — дуждо?

— Я ж говорю, там один приехал. Такой, знаете, тип. В автомобиле. Вроде бы к вам.

— Я де придибаю.

— Зовут Моллой.

— Моллой?

— Это он так сказал, — осторожно добавил Фланнери.

— Да? Пусть идет.

— Значит, хмель и одуванчики.

Сержант удалился и вскоре привел Мыльного. Когда друзья остались одни, Мыльный несмело подошел к дивану.

— Вижу, ты простудился, — определил он.

Шимп дважды кивнул, сперва — сердито, потом — в кувшин.

— Тут простудишься! — вскричал он. — Да я целый час сидел в воде, а потом ехал бокрый да ботоцикле.

— Что? — переспросил потрясенный Моллой.

Шимп поведал ему свою сагу, особо подчеркнув злодеяния Хьюго и Эмили. Хорошо, что она его не слышала.

— Ду, я — пас, — завершил он.

— Нет-нет!

— Больше де богу.

— Что ты говоришь!

— Де—бо—гу.

— Шимпи! Мы же все устроили! Сегодня ночью… Шимп недоверчиво на него посмотрел.

— Сегодня? Дубаешь, я выйду с такой простудой? Да еще лазать во всякие окна… Сидеть в воде…

— Нет-нет, мы все наладили. Этот Хьюго с дружком уедет в Лондон, и Джон тоже. Ты только влезешь.

— Да?

Шимп помолчал, вдумчиво вдыхая пары. Действительно, сведения хорошие. Но он был человеком дела.

— Так, — произнес он наконец. — Если я выйду в такоб состоянии…

— Шимпи! — воззвал Моллой, предчувствуя недоброе своей тонкой душой.

— … бы делибся иначе. Бде — шестьдесят пять, ваб — остальное.

Мистер Моллой был красноречив, иначе не продашь призрачных акций, но сейчас он превзошел себя. Многие сдались бы с первых же слов. Многие — но не Шимп.

— Шестьдесят пять, — твердо повторил медик. — Я тебе дужед, а то бы де явился. Сам де божешь…

— Конечно, не могу. Мне просто нужно алиби. Мы идем сегодня в театр.

— То-то и одо. Де божешь. Значит, шестьдесят пять — бде.

— Подумай, что скажет Долли!

— Чихать я хотел! Мыльный сердито заворчал.

— Ну, если ты с нами так…

— Так-так, де собдевайся.

— Ладно, черт с тобой.

— Очень хорошо. Значит, приду часаб к одиддадцати, или попозже. Окдо божешь де открывать. Оставь на земле лесди-цу, я заберусь прябо да галерею. Труддее, да, до естестведдее. Лестдицу оставь, а уж с чеб потруднее — саби справибся.

— Потруднее!

— Вот ибеддо. Споткдуться я богу? Лестница слобаться божет? А если собачка эта явится? Оба-то в Лоддод де едет! А воспаление легких! Ду, что скажешь? Моллой молчал, тяжело вздыхая.

Глава VIII ДВОЕ В ОДНОЙ ЛОДКЕ

1

Хотя Лестер Кармоди не так уж пекся о благоденствии младших родичей, к поездке Джона в Лондон он отнесся с большой заботливостью. Ни в коем случае, настаивал он, нельзя впихнуть прямой и обратный путь в один и тот же день. Не говоря о том, что это утомительно, Джон молод, а молодых людей привлекают столичные развлечения. Непременно нужно пообедать в хорошем ресторане, сходить в театр, переночевать в первоклассном отеле, а уже утром, потихонечку — домой.

Перейти на страницу:

Все книги серии П. Г. Вудхауз. Собрание сочинений (Остожье)

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века