Том 14. М-р Моллой и другие

Но радость ее была скоротечной. Вот он ступил в комнату, и один-единственный мимолетный взгляд поведал ей всю правду: перед ней был не тот счастливец, что доставил прекрасную депешу из Ахена в Гент,[16] а тот, что прибыл с печальными и скорбными вестями. Тенью заволокло чело Мыльного, глаза его потускнели. Вообще, весь его облик наводил на невольное предположение, что в совсем недалеком прошлом его дух подвергся суровому испытанию, которое, казалось, проходит на редкость неровно. Было ясно одно: уныния познал он власть — удушья без заряда грозового, которое не искупить и не заклясть ни словом, и ни вздохом со слезою, — точь-в-точь того самого чувства, которое в начале девятнадцатого столетия угнетало поэта Кольриджа.[17]

Он погрузился в кресло и обмакнул лоб шелковым платком, который его половина как-то раз прошлой зимой слямзила в «Хэрродс» и преподнесла ему на Рождество.

— Бе-да! — возвестил он голосом, который вполне мог принадлежать обитателю преисподней.

Долли была хорошей женой. Исходя мелкой дрожью от любопытства, снедаемая желанием забросать его вопросами, она понимала, что все должно идти по порядку. Минут через десять на одном из столиков красовался поднос со льдом и парой бокалов, а сама Долли поспешно доставала из буфета джин, вермут и шейкер. Мелодичное позвякиванье разбавило тишину, окутавшую было комнату, и вскоре Мыльный, первый заход которого вышел на редкость судорожным, а второй развивался уже не в пример степеннее, обнаруживал признаки достаточно полного восстановления сил, чтобы начать рассказ.

Зорко следя за происходящими переменами, Долли пришла к выводу, что нужда в сдержанности миновала и настал черед задавать вопросы.

— Что случилось, Мыльный? Ты был там? Ты видел ее? Ну, как она?

Мыльный скривил лицо. Последний вопрос задел обнаженный нерв. Повторив ошибку Фредди Виджена, он ожидал, что Лейла Йорк окажется хилым и хлипким созданием, которое само сложит голову на плаху его таланта, однако с первых же минут что-то пошло не так. Эти яркие, колючие глаза привели его в замешательство, а уж позже, когда в руках у нее оказался дробовик… Воспоминание заставило его содрогнуться. Он был не из тех людей, которых легко выбить из колеи, — когда вам приходится зарабатывать на жизнь продажей фиктивных нефтяных акций, вы очень скоро выучитесь взирать на мир с невозмутимым, даже холодноватым выражением, — однако Лейла Йорк совершила невозможное.

— Жаба зубастая! — промычал он, заново отирая лоб. — Помнишь Супика?

— Помню, конечно. — Этот маститый медвежатник был вхож в их тесный круг легендарного чикагского периода. — Супик-то здесь при чем?

— А она немного на него похожа. То есть внешне, конечно, поприятней, но взгляд такой же холодный и стеклянный, как у Супика, когда сядешь с ним за покер, а он начинает смекать, что мухлежом попахивает. Как бы насквозь протыкает и с другой стороны выходит. Я только ее увидел, сразу понял, что ничего не получится, но у меня и мысли не было, что все обернется так, как обернулось. Не-ет, начальничек, таких мыслей у меня не было.

Женщину пылкого нрава, которой не терпится разузнать свежие новости, ничто не взбудоражит так, как необходимость выуживать их у мужчины, обнаруживающего склонность к витиеватой речи. Вовсе не исключено, что менее любящая супруга, жаждущая вернуть мужу внятность изложения, не устояла бы перед соблазном хватить его по спине шейкером для коктейлей. Так воздадим должное Долли — она сумела ограничиться словами:

— Куда обернется? О чем ты говоришь? Что случилось-то? Мыльный выстраивал свои мысли в боевое каре. Он управился со второй порцией мартини и стал поспокойнее. Этому не в последней степени способствовало сознание того, что между ним и Лейлой Йорк пролегла дистанция в семь миль. И еще он напомнил себе слова, сказанные вчера Долли, — да, случаются иногда проколы. Такое размышление врачевало душевные раны. Когда он начал свой рассказ, привычное благодушие не вполне вернулось к нему, однако ему удалось стряхнуть то головокружение, которое может настигнуть мужчину, когда он является в чужой дом с деловым визитом, а хозяйка дома приставляет дуло дробовика к его диафрагме.

— Так-то, милая моя, подошел я к «Приусадебному мирку» и позвонил в звонок. Звонок, который висит у входной двери. И вот, значит, звоню. Да-а, лапочка, звоню в этот самый звонок у входной двери…

То, что ее возлюбленный всегда был обстоятельнейшим рассказчиком, Долли знала давно, однако в данный момент она даже взвизгнула от негодования. Ей действительно было пора подумать о ланче, а все шло к тому, что с ним придется повременить.

— А живее ты не можешь? Поняла я, что ты не на горне заиграл.

Мыльный был озадачен. В случаях, не относящихся к продаже нефтяных акций, его головной мозг работал с некоторыми перебоями.

— На горне?

— Давай дальше.

— А почему я должен был заиграть на горне?

— Ладно, проехали. Двигай дальше.

— Да у меня нет никакого горна. Откуда у меня мог взяться горн?