Том 14. Певерил Пик

— Клянусь честью, Дик, ты ошибся так же, как бедняга Слендер: прозевал Анну Пейдж и привез к нам неуклюжего верзилу почтальона.

— Тс-с, он тебя услышит, — зашикал Гэнлесс. — Всему есть свои причины, и все идет хорошо. Но прошу тебя, вели своему конюху помочь ему.

— Что ж я, по-твоему, спятил? — вскричал Смит. — Приказать Тому Бикону, Тому из Ньюмаркета, Тому, которому цены нет, дотронуться до такой мерзкой животины? Клянусь честью, он тотчас же меня бросит! Скажи спасибо, что он согласился почистить твою лошадь, а если ты не будешь обходиться с ним уважительно, завтра тебе придется стать конюхом самому.

— Должен сказать тебе, Уил, — отозвался Гэнлесс, — что нет на свете другого такого бедного джентльмена, которого бы объедала подобная шайка никчемных, дерзких и гнусных негодяев и бездельников.

— Никчемных? Вот уж неправда, — возразил Смит. — Каждый из моих молодцов делает свое дело так хорошо, что было бы грешно заставлять его делать что-либо другое; не то что твои мастера на все руки, от которых нет никакого толку. Однако я слышу сигнал Шобера. Этот щеголь играет на лютне песню «Eveillez vous, belle endormie» [40]. Эй, мистер Как-вас-там, — обратился он к Певерилу, — возьмите воды и смойте с ваших рук этого грязного свидетеля, как говорит Беттертон в пьесе, ибо стряпня Шобера подобна голове брата Бейкона — время есть, время было, времени скоро не будет.

С этими словами он потащил Джулиана из конюшни в столовую с такой поспешностью, что тот едва успел окунуть руки в ведро с водой и вытереть их попоной.

Здесь все было приготовлено к ужину с эпикурейской изысканностью, которая гораздо более подходила бы дворцу, чем бедной хижине. На столе дымились четыре серебряных блюда с крышками из того же металла; три стула ожидали гостей. Сбоку был накрыт небольшой столик, вроде употребляемой в нынешнее время открытой этажерки для закусок, на котором несколько высоких сосудов гордо выгибали свои лебединые шеи над рюмками и бокалами. Рядом были приготовлены чистые приборы, а в дорожной сафьяновой сумке, отделанной серебром, стояли флаконы с наилучшими приправами, какие только может изобрести кулинарный гений.

Смит сел с краю, как видно намереваясь исполнять роль председателя пира, и подал знак путешественникам занимать свои места и приниматься за дело.

— Я не стал бы дожидаться, пока прочтут застольную молитву, хотя бы от этого зависело спасение всего народа, — сказал он. — Нам ни к чему жаровни, ибо даже сам Шобер ничего не стоит, если не есть его кушанья в ту минуту, когда их подают. Снимем крышки и посмотрим, что он нам приготовил. Гм… ага… молодые голуби с начинкой, бекасы, фрикасе из цыплят, телячьи котлеты… а посередине… Увы! Я вижу увлажненное горячей слезой Шобера пустое место, которое предназначалось для soupe aux ecrevisses [41]. Десяток луидоров в месяц — ничтожная награда за усердие этого бедняги.

— Сущая безделица, — сказал Гэнлесс. — Впрочем, он, как и ты, служит великодушному господину.

Ужин начался, и хотя Джулиан наблюдал у своего юного друга графа Дерби и других светских молодых людей живой интерес к поварскому искусству и глубокие познания в нем и хотя сам он тоже любил хороший стол, тут ему пришлось убедиться, что он еще новичок в этом деле. Оба его товарища, а особенно Смит, казалось, считали это занятие истинной, единственною целью жизни и с необыкновенным тщанием входили во все его подробности. Разрезать кусок самым искусным способом, смешать приправы с точностью аптекаря, строго соблюдать порядок, в котором одно блюдо следует за другим, и щедро воздать должное каждому, — этой науке Джулиан до сих пор был совершенно чужд. Смит поэтому обходился с ним как с новообращенным эпикурейцем, уговаривал его есть суп до говядины и бросить мэнскую привычку глотать вареное мясо перед бульоном, как будто Рубака Мак-Куллок со всеми своими головорезами уже стоит у дверей. Певерил ничуть не обиделся и с восторгом наслаждался ужином.

Наконец Глнлесс остановился и, объявив, что ужин отменный, спросил у Смита:

— Послушай, любезный друг, хороши ли твои вина? Ты притащил в Дербишир серебряные тарелки и всякие прочие побрякушки, но, надеюсь, ты не заставишь нас глотать, здешний эль, такой же жирный и грязный, как те сквайры, которые его лакают.

— Разве я не знал, что встречу здесь тебя, Дик Гэнлесс? — отвечал хозяин. — Можешь ли ты заподозрить меня в такой оплошности? Правда, вам придется нить только шампанское и кларет, потому что бургонское нельзя было перевезти. Но, может быть, вы любите херес или кагор? Мне кажется, Шобер и Том Бикон привезли немного для себя.

— Но, быть может, эти джентльмены не захотят с нами поделиться? — спросил Гэнлесс.

— Да что ты! Они ни в чем не откажут учтивым господам, — ответил Смит. — По правде говоря, они славные ребята, если обходиться с ними вежливо; так что если вы предпочитаете…

— Никоим образом, — возразил Гэнлесс, — за неимением лучшего сойдет и шампанское.

И пробка выстрелит, моим послушна пальцам!