Том 14. Полукровка. Наследники Виннету

— Здесь ничего не будет разбито! В сосудах завещание великого, благородного умершего. Оно для меня дороже золота и драгоценностей.

Зебулон схватился за заступ:

— А если я все же разобью, что тогда?

— Вы этого не сделаете.

— Почему?

— Потому что прежде с вами поговорю я и вы будете лежать на земле.

— Попробуйте! Видите вон тот заступ? Так вот, сначала я разобью им сосуд, а потом разнесу ваш череп при малейшей попытке предпринять что-нибудь против меня! Давайте, начинайте!

Он поднял заступ, чтобы осуществить угрозу, и я уже сжал кулак для объявленного удара, но тут между нами появилась Душенька:

— Не ты, а я!

Она твердо шагнула к Зебулону и приказала:

— Опустите заступ!

Сказав это, она властно указала на землю. Весь ее вид говорил о том, что она привыкла повелевать. Зебулон вздрогнул от неожиданности, их взгляды встретились. И тут он опустил глаза. Опустил и заступ.

— Бросьте его! — скомандовала она.

Он послушно выполнил команду.

— Сядьте!

Он снова подчинился.

— Вот так! Теперь продолжайте свою работу, но без резких движений. Надеюсь, вы окажете мне любезность.

— «Любезность»?! — голос его зазвучал очень неуверенно. — О, эти глаза, эти глаза! Гарриман, скажи ей… Пусть ее муж не считает меня трусом.

— Мой брат не может вынести взгляда ваших глаз, миссис Бартон, — обратился к Душеньке Гарриман. — С первой же встречи.

— Это так! — подтвердил Зебулон. — Не смотрите на меня, миссис Бартон, не смотрите! А то я сделаю все, что вы захотите.

Она села рядом с ним, легонько коснулась его руки и с улыбкой произнесла:

— Если бы вы делали только то, что я хочу, то не совершили бы ошибок.

Он отдернул руку и простонал:

— Дьявольщина! Вы коснулись меня!

— Это произошло совершенно случайно, — извинилась она. — Больше не буду. Но теперь прошу вас взять сосуды, а я посмотрю, что там.

Оба как ни в чем не бывало вернулись к прерванной работе. А Душенька тихо улыбалась. Она всегда радуется, когда ей удается отвратить зло.

Когда Зебулон открыл следующий сосуд, он тяжело перевел дух и воскликнул:

— Извините, миссис Бартон, если там снова окажутся книги, то они ваши. Но золото или что-нибудь подобное я не отдам. Ни за какую цену! Можно начинать?

— Да, — ответила она.

Он снял крышку, заглянул внутрь и простонал:

— Точно такой же кожаный сверток! Что за напасть! А у тебя?

Он обратил вопрос к брату, который открыл другой мешок.

— Тоже бумаги, и ничего больше! — констатировал тот.

Тут Зебулон завопил:

— Сейчас меня хватит удар!

Он отшвырнул заступ и стал носиться взад-вперед. Гарриман же поднял последний, пятый сосуд, и стал снимать оплетку. Еще несколько секунд — и вот он распечатан. Содержимое оказалось таким же. Зебулон опустился на землю, закрыв лицо руками. Сквозь рыдания слышалось:

— Где наш отец? От старого подлеца давно не осталось ни пылинки! Только позор на наши головы! Смерть нас призывает… — Он сплюнул. — Миссис Бартон, — продолжал он, — я отказываюсь от этой писанины. Мне она не нужна. Я дарю ее вам. Вы слышите? Вам, и только вам! Делайте с ней что захотите! — С этими словами он отвернулся и зашагал в лес.

— Безумец! — произнес его брат, глядя ему вслед.

Душеньке пора было готовить обед, но она не спешила. Она хотела узнать истинную ценность находок. Я попросил Паппермана подкопать яму поглубже, чтобы убедиться, что там больше ничего нет. Вместе с Гарриманом они вынули еще на два фута земли, но так ничего и не нашли, после чего засыпали всю яму. А я и Душенька тем временем занялись осмотром содержимого кожаных мешков.

Это были сшитые в тома манускрипты, написанные хорошо известной мне рукой великого Виннету. Не стоит говорить, какое впечатление произвели они на меня. Буквы аккуратно располагались на строчках. Почерк был четким и твердым, как душа того, чья рука выводила слова на этих страницах. Их оказалось не десять, не двадцать, а несколько сотен! Где и когда он их писал? На обложках тетрадей можно было прочесть: «Написано у могилы Клеки-Петры», «Написано у Тателла-Саты», «Написано для моих красных братьев», «Написано для моих белых братьев», «Написано в жилище Олд Шеттерхэнда на Рио Пекос», «Написано для всего человечества». Язык был английский. А там, где автор затруднялся в подборе точных выражений, стояли индейские слова и фразы. Заметил я и немецкие обороты, — похоже, они крепко засели в его памяти после общения со мной.

В конце последней тетради я нашел полный перечень всех текстов и адресованное мне послание. О перечне я скажу позже, а письмо гласило: