Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке

[Повторяю, я был чересчур тороплив, он — недостаточно пьян, — вот в чем состояла моя погрешность. Шатаясь столько десятков лет по свету и на каждом шагу сталкиваясь с Ноздревыми, я должен был понимать, что никакая навязанная солидность, никакие клятвы, ни подачки, ни даже угрозы не в силах дисциплинировать их; но для того, чтобы извлечь из этой распущенности всю пользу, которую она может дать, все-таки нужно, чтоб Ноздрев был не натощак, а, как говорится, «в своем виде». Приведенный в «свой вид» и затем слегка раззадоренный, Ноздрев теряет самообладание, выбрасывает все, что попало ему в нутро, и вообще становится полезным членом общества. Вот почему, я обязывался прежде всего его накатать, а потом приступить к исследованию…]

Стр. 481, строка 2. После: «…не расслышав его слов» — в рукописи:

— Статский советник Дубина, — повторил он, — я подслушал ваш разговор с Ноздревым и должен сказать вам, что если вы не получили от него интересующих вас сведений, то, во первых, потому, что он и сам посвящен далеко не во все тайны нашего предприятия, а во-вторых, потому, что он, по видимому, заметил меня и поспешил скрыться. Я тоже член «Общества частной инициативы спасения», но уже во второй степени и в качестве председателя «Комиссии практического оздоровления корней»[400], имею тайный надзор за некоторыми из моих товарищей…

— Однако ж! — воскликнул я, невольно проникаясь почтением к человеку, подъявшему на своих раменах бремя оздоровления.

— Да-с, — отвечал он, ловко (на манер парижских гарсонов) перебрасывая салфетку с одной руки на другую, и затем, подмигнув одним глазом, прибавил: — На чай от вашей милости будет?

Разумеется, я не затруднился обещать ему пол-имения, лишь бы он был откровенен.

— Основная мысль нашего «общества», — начал он, — заключалась в возбуждении в среде обывателей охоты к «содействиям». Каким образом созрела мысль об этих «содействиях» — это я не умею вам объяснить, но думаю, что, во всяком случае, эта мысль удачная и не безвыгодная. Да и время для ее осуществления наступило самое благоприятное. Умники-то повывелись или попрятались; остались одни сердечные люди, которые смотрят на содействие довольно серьезно: не лезут с умствованиями, а изъявляют содействие. В чем именно должно состоять «содействие» — на этот счет существуют разные мнения. Идеалисты полагают, что оно должно, по преимуществу, иметь в виду изобилие плодов земных; простаки думают, что временно можно обойтись и без плодов земных, главной же задачей минуты должно быть оздоровление корней. Последнее мнение восторжествовало, как наиболее соответствующее мраку времен, но в то же время я должен отдать справедливость и Ноздреву: он много поревновал в пользу этого мнения. И таким образом у нас образовалось, в форме «Комиссиидля освидетельствования содействий», то первичное ядро, о котором вы слышали от Ноздрева. Но по мере того, как со всех сторон России стекались предложения «содействий», члены «Общества частной инициативы» убеждались все более и более, что в них выразилось последнее слово мрака времен, — и только. Не приказательный характер слова «жарь» и не опасение перехода в разнузданность страстей остановили наше внимание, а то, что мы, и по получении отзывов о содействиях, увидели себя совершенно в том же положении, в каком были и до возбуждения содействий. Коли хотите, в слове «жарь», наиболее излюбленном нашими содействователями, слышится известная система, но ведь системы-то эти мы и без того знаем, а напоминать нам об них, значит, только указывать на их недостаточность…

— Позвольте! но ведь, кроме этих напоминаний, в получаемых вами «содействиях» заключается также и извещение с драгоценными указаниями на лиц сомнительных, не имеющих надлежащей полноты чувств, и, наконец, прямо опасных…

— Есть и это, и даже во множестве. Но, во-первых, Общество наше, как частное, не имеет надлежащих полномочий для расследований. А во-вторых, какая же власть согласится подвергнуть целую половину России расследованию по извещению другой? Вы только представьте себе это зрелище, этот стон, и наконец… этот смех! Потому что ведь, наверное, девяносто девять сотых из этих «обнесенных» окажутся вне всяких улик и, стало быть, останутся ненаказанными!

— Однако ж, мне кажется, что если человек и не уличен, но в сердцах благонамеренных людей сложилось убеждение…

— Можно и так. Но, во всяком случае, было бы полезнее, если б это «убеждение» осуществляло себя само, не прибегая к формальностям. Этого-то рода «содействие» и необходимо в данную минуту. Ежели ты убежден, и притом говоришь «жарь», то жарь воистину, жарь на свой страх, за свой счет. Не хвались, не жалуйся, не докучай, а действуй, действуй, действуй!

— Однако послушайте! ведь и это в своем роде «превратное толкование»? — изумился я.

Из всех «Писем к тетеньке» «письмо» III первоначальной редакции, вырезанное из сентябрьской книжки «Отеч. зап.» за 1881 г., но тем не менее сразу же распространившееся другими путями, — пользовалось у современников наибольшей и громкой известностью.