Том 15. Дела и речи

Я вас предупреждаю — вам незачем являться сюда. Вы здесь будете не на месте. Вы сами видите — этот народ свободен! Вы видите — эти люди ходят, ездят, читают, пишут, задают вопросы, думают, кричат, молчат, дышат как им хочется. Это не похоже ни на что из того, что вам знакомо. Как бы пристально вы ни разглядывали воротники пальто — вы не найдете там той вмятины, которую оставляет пятерня жандарма. Нет, в самом деле, вам здесь будет неуютно. Вы не сможете дышать воздухом здешних мест. Вы сами видите — здесь нет янычар: ни янычар-священников, ни янычар-военных; вы сами видите — здесь нет шпионов; вы сами видите — здесь нет иезуитов; вы сами видите — здесь судьи судят по справедливости!

Здесь полным голосом говорит трибуна, говорят газеты, говорит совесть всего общества; в этой стране светит солнце. Вы, лжеорел, сами видите — здесь разлит яркий дневной свет! Зачем вы явились сюда?

Если вы хотите знать, что о вас думает, независимо от вопроса о союзе, английский народ, — читайте газеты, которые выражают его подлинное мнение, читайте газеты двухлетней давности.

Вы намерены, в пышном наряде императора-полководца, посетить Лондон? Другие, тоже императоры и тоже полководцы, побывали там до вас; им устраивали триумфальные встречи, но триумф этот был весьма своеобразным; то же произойдет и с вами. Вы намерены побывать на Трафальгарской площади, на площади Ватерлоо, на мосту Ватерлоо, у колонны Ватерлоо? Николая там встречали олдермены. Вы намерены посетить знаменитую фабрику Перкинса? Рабочие устроили там встречу Гайнау.

Вы явились, чтобы поговорить с Англией о Крыме? Этим вы только разбередите глубокую рану. Катастрофа под Севастополем обескровила Англию гораздо больше, нежели Францию. Французская армия в агонии, английская — мертва; если верить тем, кто восторгается вашими случайными удачами, один из ваших историографов сказал по этому поводу: «Помимо нашей воли, мы берем реванш за Ватерлоо». За год союза между обеими странами Наполеон III сделал Англии больше зла, чем Наполеон I за пятнадцать лет непрерывных войн. (К слову сказать, ваши друзья уже не говорят «Великий».Почему бы это?)

Да, у вас, император милостью случая, таких льстецов немало. И впрямь, прекурьезная это штука — авантюра, которую называют вашей судьбой. Не находишь нужных слов, цепенеешь от изумления, спрашивая себя: уж не вообразили ли вы на самом деле, что вы незаурядная личность, уж не принимаете ли вы вашу омерзительную трагедию всерьез, уж не думаете ли вы, что издали произведете на Европу потрясающее впечатление в тот день, когда покажетесь английскому народу со всеми сопровождающими вас теперь сценическими эффектами, когда, безмолвный, зловещий, сверх меры довольный, вы встанете во весь рост среди сонма ваших преступлений, кичась тем позором, которому его неслыханность придает некое таинственное величие, и неся на челе печать тех мрачных злодеяний, которые караются громом небесным…

И вердиктам присяжных, сударь!

A! Вы слышите все эти грозные истины? Зачем вы явились сюда?

Ну что ж! Возьмите среди деятелей этого правительства, которые, из самых различных побуждений, оказывают вам такой радушный прием, — возьмите самого восторженного, самого упоенного, самого подобострастного из всех, возьмите англичанина, будь то олдермен, министр или лорд, который усерднее всех кричит: «Да здравствует император!» — и задайте ему следующий простой вопрос: «Если бы в этой стране человек, которому по его должности, например должности министра (вы, сударь, были министром), присвоена огромная власть, если бы этот человек, ссылаясь на то, что он перед богом и людьми поклялся охранять конституцию, вдруг, глубокой ночью, схватил Англию за горло, разогнал парламент, опрокинул трибуну, бросил пользующихся неприкосновенностью членов обеих палат в одиночные камеры Милбенка и Ньюгейта, сравнял Вестминстер с землей, превратил традиционный мешок, набитый шерстью, в подушку для своих гвардейцев, пинком сапога прогнал судей, скрутил правосудию руки за спиной, зажал рот печати, разгромил типографии, удушил газеты, наводнил Лондон пушками и штыками, перекачал богатства Государственного банка в карманы своих солдат; если бы он брал жилые дома приступом, убивал мужчин, женщин, стариков и детей, превратил Гайд-Парк в огромную общую могилу жертв ночных расстрелов; если бы он обстрелял Сити, Стрэнд, Риджент-стрит, Чэринг-Кросс, разгромил двадцать кварталов Лондона и двадцать графств Англии, завалил все улицы трупами случайных прохожих, битком набил все морги и все кладбища, установил повсюду царство непроглядного мрака, безмолвия, смерти; словом — если бы этот человек одним ударом упразднил закон, свободу, право, нацию, дыхание жизни, самую жизнь, — что сделал бы с этим человеком английский народ? Прежде чем эта длинная фраза была бы закончена, на ваших глазах из-под земли появилась бы и встала перед вами лестница, ведущая на эшафот!