Том 15. Дела и речи

Следует сказать об этом, господа, ибо стремление к умиротворению составляет великое качество философов, — в Вольтере всегда в конце концов восстанавливалось равновесие. Как бы ни был справедлив его гнев, он проходит, и раздраженный Вольтер всегда уступает место Вольтеру спокойному. И тогда в его глубоких глазах появляется усмешка.

Усмешка эта — сама мудрость. Усмешка эта, я повторяю, и есть Вольтер. Усмешка часто переходит в смех, но он умеряется философской грустью. По отношению к сильным он насмешлив, по отношению к слабым — ласков. Он внушает беспокойство угнетателям и успокаивает угнетенных. Для высокопоставленных — язвительность, для униженных — жалость. Да! Проникнемся прелестью этой усмешки. В ней сияние зари. Она озаряла истину, справедливость, добро — все, что есть честного в полезном; она освещала все тайники суеверий, ибо эти уродства необходимо показывать людям. Эта усмешка была лучезарна и плодотворна. Новое общество, стремление к равенству и уступкам, первое проявление братства, именуемое терпимостью, взаимная добрая воля, соразмерное распределение прав между людьми, признание разума высшим законом, уничтожение предрассудков и пристрастий, душевная ясность, дух снисходительности и прощения, гармония, мир — вот что родилось из этой великой усмешки.

В тот день, — а этот день, без сомнения, близок, — когда будет признано тождество мудрости и милосердия, в тот день, когда будет провозглашена амнистия, в тот день, я уверен, там, наверху, в надзвездном мире, Вольтер усмехнется. (Тройной взрыв аплодисментов. Возгласы: «Да здравствует амнистия!»)

Господа, между двумя служителями человечества, разделенными промежутком в восемнадцать столетий, существует таинственная связь.

Бороться против фарисейства, разоблачать лицемерие, повергать в прах тиранию, узурпацию, предрассудки, ложь, суеверия, разрушить храм, чтобы соорудить новый, то есть заменить ложь истиной, нападать на жестокость суда, нападать на кровожадное духовенство, взять бич и изгнать всех торгашей из святилища, требовать наследства для лишенных его, защищать слабых, бедных, страждущих, подавленных, сражаться за преследуемых и угнетенных — вот война Иисуса Христа. И кто же тот человек, который вел эту войну? Вольтер. (Возгласы: «Браво!»)

Деяния евангельские дополняются деяниями философа; то, что начал дух кротости, продолжает дух терпимости; скажем же с чувством глубокого уважения: Иисус плакал, Вольтер усмехался; из этой божественной слезы и этой человеческой усмешки родилась та любовь, которой проникнута современная цивилизация. (Продолжительные аплодисменты.)

Всегда ли улыбался Вольтер? Нет. Часто он негодовал. Я говорил об этом в начале своей речи.

Конечно, господа, чувство такта, сдержанность, соразмерность — высший закон разума. Можно сказать, что умеренность — это само дыхание философа. Усилия мудреца должны быть направлены к тому, чтобы сконцентрировать в спокойной уверенности все то приближенное, из которого складывается философия. Но в известные моменты вспыхивает могучая и неудержимая страсть к истине, столь же правомерная, как сильный вихрь, очищающий воздух. Никогда — я настаиваю на этом, — никогда ни один мудрец не сокрушит две священные опоры общества — справедливость и надежду, и все будут уважать судью, если он олицетворяет справедливость, и все будут почитать священника, если он несет надежду. Но если судом называют пытку, если церковью называют инквизицию, тогда человечество всматривается в их лица и говорит судье: «Я не хочу твоего закона!» и говорит священнику: «Я не хочу твоей догмы! Я не хочу твоего костра на земле и твоего ада на небесах!» (Сильное волнение в зале. Продолжительные аплодисменты.)И тогда разгневанный философ поднимается, и разоблачает судью перед лицом справедливости, и разоблачает священника перед лицом бога. (Бурные аплодисменты.)

Вот что совершил Вольтер. Он велик.

Я сказал, чем был Вольтер; теперь я скажу, чем был его век.