Том 15. Дела и речи

Мне очень жаль вас, пруссаки, но вам вскоре придется изменить ваш способ ведения войны. Вести войну скоро станет куда менее удобно. Вас по-прежнему будет двое или трое против одного, я это знаю; но надо будет атаковать Париж в лоб. Не будет больше ни лесов, ни кустарников, ни оврагов, невозможно будет прибегать к нечестной тактике, нельзя будет подкрадываться в темноте. Кошачья стратегия мало что может дать, когда имеешь дело со львом. Не будет больше внезапностей. Теперь ваше приближение заметят. Напрасно вы будете стараться двигаться бесшумно, смерть вас услышит. У нее — этого грозного часового — тонкий слух. Вы шпионите, но мы тоже внимательно следим за вами. Париж, с молнией в руке, с пальцем на спусковом крючке, бодрствует и пристально смотрит вдаль. Что ж, нападайте. Выходите из мрака. Покажитесь-ка. С легкими успехами покончено. Начинается рукопашная схватка. Давайте померяемся силами. Принимайте же решение. Теперь для достижения победы потребуется пойти на некоторое безрассудство. Придется отказаться от войны невидимок, от войны на расстоянии, от войны в прятки, когда вы нас убивали, даже не удостаивая чести узреть вас.

Наконец-то мы увидим настоящее сражение. С односторонней бойней покончено. Нами больше не командуют слабоумные. Вам придется иметь дело с великим воином, который звался Галлией в то время, когда вы были баруссами, и который зовется Францией теперь, когда вы стали вандалами; Франция — miles magnus, [43]говорил Цезарь; божий ратник,говорил Шекспир.

Итак, война, война открытая, война явная, война ожесточенная. Мы ее от вас требуем, и мы ее вам обещаем. Мы будем судить ваших генералов. Увенчанная славой Франция охотно возвеличивает своих врагов. Но вполне возможно, что то, что именовали ловкостью Мольтке, было не чем иным, как бездарностью Лебефа. Поживем — увидим.

Вы колеблетесь, это понятно. Не так-то просто схватить Париж за горло. Наш ошейник снабжен шипами.

В вашем распоряжении два средства, и оба они, наверное, не приведут Европу в восторг:

Пытаться задушить Париж голодом.

Обстреливать Париж из орудий.

Начинайте же. Мы готовы встретить ваши ядра. И знайте, король Пруссии, что если один из ваших снарядов обрушится на мой дом, это докажет, что я — не Пиндар, но что и вы не Александр Македонский.

Вам предлагают, пруссаки, и другой проект: окружить Париж, не атакуя его, и обрушить всю вашу храбрость против наших беззащитных городов, против небольших селений, против наших деревушек. Вы будете доблестно врываться в открытые двери, с удобством располагаться в захваченных жилищах и с аркебузой в руке станете требовать выкупа от своих пленников. Это уже видели в средние века. Это еще можно видеть в пещерах дикарей. Ошеломленная цивилизация столкнулась бы с проявлением чудовищного бандитизма. Люди увидели бы, как один народ грабит другой народ. Отныне нам пришлось бы иметь дело не с Арминием, а с Жаном Живодером. Нет! Мы в это не верим. Пруссия нападет на Париж, но Германия не станет грабить селения. Убийство — куда ни шло, но кража — нет. Мы верим в честь народов.

Атакуйте Париж, пруссаки. Осаждайте, окружайте, подвергайте его артиллерийскому обстрелу.

Попробуйте.

За это время придет зима.

И Франция.

Зима — это значит снег, дождь, мороз, гололедица, изморозь, холод. Франция — это значит пламя.

Париж будет защищаться, не сомневайтесь в этом.

Париж будет защищаться победоносно.

Все в бой, граждане! Отныне существует лишь Франция здесь и Пруссия там. Нет ничего важнее этой битвы. Что от нас требуется сегодня? Сражаться. Что от нас потребуется завтра? Победить. Что от нас может потребоваться в любой день? Готовность умереть. Пусть вас ничто не отвлекает. Понимание необходимости выполнить свой долг требует забвения собственных интересов. Единение и единство. Взаимные обиды, злопамятство, недоброжелательство, вражда — отбросим все это. Пусть это порождение мрака рассеется в пороховом дыму. Будем любить друг друга, чтобы сражаться вместе. У всех нас — одинаковые заслуги. Разве кто-нибудь был в ссылке? Мне об этом ничего не известно. Разве кто-нибудь жил в изгнании? Я этого не знаю. Нет больше отдельных лиц, не может быть места личному самолюбию, память должна сохранить лишь два слова: общественное спасение. Все мы вместе отныне — один француз, один парижанин, одно сердце; существует только один гражданин — вы, я, все мы. Собственными телами мы готовы прикрыть любую брешь. Сопротивление сегодня, освобождение завтра; в этом — все! Мы больше не из плоти, отныне мы из камня. Я больше не помню своего имени, отныне меня зовут Родина. Будем готовы встретить врага! Отныне все мы зовемся: Франция, Париж, стена!