Том 15. Простак и другие

— Критики, — произнес мистер Дивайн, — великодушно сочли, что в моих скромных трудах есть изрядная доля русского духа. Я многим обязан вашей великой стране. Особенно писателю Советскому, он сильно повлиял на мое творчество.

В чаще что-то зашевелилось; это раскрылся писательский рот. Владимир Брусилов не привык много говорить, особенно на иностранном языке, и каждое слово будто извлекала на свет сложнейшая горнодобывающая машина. Он смерил мистера Дивайна ледяным взглядом и отпустил три слова:

— Советский не хорошо.

Машина на мгновение замерла, потом заработала вновь и выдала на гора еще четыре слова:

— Плевать мне от Советский.

Настала тягостная минута. Судьба кумира привлекательна, но уж больно суетна: сегодня тебя любят, а завтра и помнить перестали. До сей поры акции Рэймонда Парслоу Дивайна котировались в интеллектуальных кругах Зеленых Холмов значительно выше номинала, но теперь спрос на них резко упал. Только что Дивайна уважали за влияние Советского, но, выходит, Советский — нехорошо. Советский, прямо скажем, — скверно. Пусть за любовь к Советскому вас не посадят в тюрьму, но ведь есть еще и нравственный закон, а его Рэймонд Дивайн явно преступил. Женщины отодвинулись от него, приподняв юбки. Мужчины обратили на него осуждающий взгляд. Аделина Сметерст вздрогнула и выронила чашку. А Катберт, зажатый в углу как сардина в банке, впервые за долгое время увидел проблески света.

Несмотря на глубокое потрясение, Рэймонд Парслоу Дивайн попытался восстановить утраченный авторитет.

— Я хотел сказать, что когда-то попал под влияние Советского. Молодому писателю так легко ошибиться. Но я давно уж перерос этот этап. Фальшивый блеск романов Советского больше не ослепляет меня. Теперь я всей душой принадлежу к школе Настикова.

Это возымело эффект. Слушатели понимающе закивали. Ну не посадишь же, в самом деле, мудрую голову на молодые плечи — так стоит ли строго судить давние ошибки тех, кто наконец прозрел?

— Настиков не хорошо, — холодно произнес Владимир Брусилов. Он остановился и прислушался к работавшей в недрах машине. — Настиков хуже Советский.

Снова пауза.

— Плевать мне от Настиков.

В этот раз сомнений не было. Привилегированные акции Рэймонда Парслоу Дивайна рухнули в бездонную пропасть. Всей честной компании стало ясно, какую змею они пригрели на груди. Тот, чьи слова принимали за правду и кого доверчиво почитали, все это время, оказывается, принадлежал к школе Настикова. Вот и верь после этого людям! Гости миссис Сметерст были воспитанными, поэтому громкого протеста не последовало, но на их лицах читалось отвращение. От Дивайна поспешили отодвинуться дальше. Миссис Сметерст строго поднесла к глазам лорнет. Послышался злой шепот, а в конце комнаты кто-то шумно открыл окно.

Какое-то время Рэймонд Дивайн силился заговорить, потом осознал свое положение, повернулся и проскользнул к выходу. Когда дверь за ним закрылась, гости облегченно вздохнули.

Владимир Брусилов перешел к подведению итогов.

— Все писатели не хорошо, кроме как я. Советский — э! Настиков — у! Плевать мне от них всех! Никто писатели не хорошо, кроме как я. Вудхауз и Толстой — неплохо. Не хорошо, но и не плохо. Никто не хорошо, кроме как я!

Вынеся этот вердикт, он схватил кусок пирога, протолкнул его сквозь заросли и начал жевать.

Я покривил бы душой, если б сказал, что воцарилась гробовая тишина. Там, где Владимир Брусилов уплетает пирог, гробовой тишины быть не может. Но разговор, как вы сами понимаете, притих. Никому не хотелось первому открывать рот. Ценители прекрасного испуганно переглядывались. Что до Катберта, то он смотрел на Аделину. Аделина же смотрела в никуда. Бедняжке изрядно досталось. Ее глаза испуганно хлопали, щеки пылали, а грудь часто вздымалась.

Мысли вихрем кружились в голове Аделины. Весело шагая по зеленой тропинке, она едва остановилась на краю бездны. Не стоит отрицать, что Рэймонд Парслоу Дивайн привлекал ее безмерно. Но внезапно кумир, в которого она успела влюбиться, оказался истуканом на глиняных ногах. Уж так устроен свет: поклонники, души не чающие в знаменитости, не колеблясь бросают ее, встретив знаменитость покрупнее. Рассуждать на эту тему можно долго — да жаль терять время. Скажем только, что лик Рэймонда Дивайна померк для Аделины навсегда, и ее единственной четкой мыслью было добраться до своей комнаты, сжечь три подписанные фотографии писателя, а как придет посыльный от бакалейщика — сбагрить ему все дивайновские книги.

Миссис Сметерст тем временем пыталась возродить пир чистого ума, полет души.

— Как вы находите Англию, мистер Брусилов? — спросила она.

Знаменитость замешкалась с ответом, уписывая очередной кусок пирога.

— Неплох, — наконец великодушно ответил он.

— Полагаю, вы успели объехать всю страну.

— Ага, — подтвердил философ.

— И, наверное, встречались с нашими выдающимися соотечественниками.

— Да-да, много джентльмен, Ллойда Джордж — но… — печаль легла на заросшее лицо, а в голосе послышались плаксивые нотки, — но я не встречал самый лучший англичан. Где Арбмичел, где Арривадон? Я их не видел, грустно. А вы?