Том 16. Статьи. Рецензии. Заметки 1881-1902

Председатель угрожает подсудимому выводом из залы заседания, но это еще больше вдохновляет речистого Рыкова. Он еще раз требует «пред лицом публики», и… его торжественно выводят из залы… Иван Руднев и Ник. Иконников остаются без соседа…

После этого председатель дает звонок, и г. Муравьев начинает прения…

Эти строки пишутся во время обеденного перерыва, а потому о речи г. Муравьева я могу судить только по ее плану и форме, так как содержание ее вступления есть только художественная перефразировка обвинительного акта.

Уже один план ее показывает, как блестящ талант г. Муравьева и сколько страшного труда потребовало от него рассечение скопинского гордиева узла!

Манера говорить у г. Муравьева профессорская. Он даже и жестикулирует, как профессор. Лекция его начинается с «истории предмета»… История эта коротка, но слушатель узнает из нее все необходимое для освещения последующей сущности… Привожу характерную оценку показаний самих подсудимых (приблизительно):

— Расхищены 12 миллионов. Кто же виноват? Рыков сваливает всю вину на неполноту нормального устава, на недостаток контроля… Он не виноват… Не виноваты также и его товарищи Рудневы и Иконников, потому что по неграмотности они подписывали все, что только им ни подавалось… Не виноват и бухгалтер Матвеев, уезжавший ежегодно перед каждым отчетом на богомолье… Не виноват Евтихиев, который был только письмоводителем… Городской голова В. Овчинников тоже не виноват, потому что у него в Скопине родственные связи, много знакомых и к тому же у него мягкий, уступчивый характер… Кто же виноват и где искать виновников?

Следует засим короткая, но тщательная диагностика… Г. Муравьев, вооруженный программой и знакомый с умственным цензом своих слушателей, считает также нужным пояснить им, что говорит «нормальный устав», что значит «учет векселей», «городской банк» и проч.

После первого перерыва опять недоразумение… Рыков, введенный в залу, опять требует «права защищаться». О том, что его требование нарушает порядок судопроизводства, он и слышать не хочет…

— В таком случае, — заявляет он, разгневанный отказом, — я сам не желаю сидеть здесь и освобождаю моего защитника от защиты! Я не хочу, чтоб он говорил за меня! Освобождаю!

И его опять выводят… Глаза всех обращены на г. Одарченко… Этот ни жив, ни мертв…

На вопрос председателя, находит ли он, как доверенное лицо подсудимого, возможным после заявления Рыкова продолжать свое дело, г. Одарченко подходит к столу и заявляет, что чувство долга он ставит выше своего личного чувства и в силу данной им присяги не находит резонным оставлять без защиты Рыкова, который к тому же сильно возбужден.

Рыков выходит из залы суда с сознанием, что он, уходя и освобождая от защиты г. Одарченко, дает повод к кассации…

— Первый случай за все время судебной практики! — слышится шепот. — Объясните, как же это? Почему? — и т. д.

Очевидно, Рыкова подучил кто-то… Сам он своими плебейскими мозгами не мог додуматься до такой штуки!!.

Г. Муравьев продолжает… Присяжные глядят в его сторону и слушают. По мнению некоторых из публики и юристов, присяжные слушают «плохо». По-видимому, они, изучившие дело по следствию, уже «порешили»…

Коридоры суда и в особенности буфет полны народа… Буфет, выручающий в обыкновенные «рыковские» дни по 150–200 рублей ежедневно, сегодня выручит, наверное, вдвое больше.

<12. 5 декабря>

Одиннадцатый вечер начинается чтением заявления, в котором Рыков, смиряя свой «ндрав» и слагая оружие, поручает присутствовать во время чтения обвинительной речи своему защитнику г. Одарченко. Самого же его в зале нет. В силу каких-то, ему одному только ведомых, высших соображений он предпочитает отсутствовать.

Г. Муравьев продолжает свою речь… Вторая, вечерняя половина ее посвящена характеристике обвиняемых… Достается всем сестрам по серьгам… В особенности же достается Рыкову, Ивану Рудневу, Евтихиеву, Матвееву и Владимиру Овчинникову, «сквозь слезы которого, пролитые здесь на суде, слышались другие слезы» — слезы вкладчиков, обобранных чрез попускательство слабохарактерного городского головы… «Выигрышные билеты» выпадают на долю только Краснопевцева и бывшего кассира Иконникова. Первого г. Муравьев рекомендует отпустить на все четыре стороны «за давностью лет». Ему 79 лет, и, кроме того, он перенес на своем веку такую массу превратностей, что прибавлять к ней еще одну превратность в форме наказания нет надобности… Он служил у Рыкова домашним полуграмотным атташе, служил потом в библиотеке, в церкви (помощником старосты), в приюте… делал миллионные вклады и ничего не получил, покупал на 4 миллиона билетов и ничего не выиграл… и в конце концов попал на скамью подсудимых. Иконникову же советует г. Муравьев дать снисхождение за чистосердечное сознание, сделанное им у исправника. Остальным — «ликвидация»…