Г-н Бернхард Беккер воображает, что перешедший к нему по завещанию сан[105] я принимаю совершенно так же «систематически» всерьез, как и сам он! Мои письма к графине Гацфельдт после смерти Лассаля содержали выражение соболезнования, ответы на различные вопросы, поставленные мне в связи с подготовлявшейся брошюрой о Лассале, а также разъяснения по поводу отпора, который меня просили дать одному из тех, кто клеветал на Лассаля, что я и сделал. Во избежание недоразумений, я, однако, счел целесообразным напомнить графине в письме от 22 декабря 1864 г., что я не был согласен с политикой Лассаля. Этим и закончилась наша переписка, в которой не было ни слова о Союзе[106]. Графиня просила меня, между прочим, срочно написать ей, считаю ли я уместным приложить некоторые портреты к подготовлявшейся брошюре. Я ответил телеграммой: нет! Эта единственная телеграмма фигурирует у г-на Бернхарда Беккера, — столь же великого лингвиста, как поэта и мыслителя, — во множественном числе.
Он рассказывает, что я и после этого принял участие в одной направленной против него кампании. Единственный шаг, сделанный мною в этом сугубо важном деле, заключался в следующем: из Берлина мне написали, что определенные круги преследуют Бернхарда Беккера за то, что он не желает использовать «Social-Demokrat» и Союз для агитации за включение Шлезвиг-Гольштейна в состав Пруссии[107]. В то же время меня просили предостеречь относительно этой «интриги» г-на Клингса в Золингене, — некоторое влияние на которого приписывалось мне вследствие прежних наших связей, — и г-на Филиппа Беккера в Женеве. Я сделал и то, и другое — первое через одного барменского друга
Но «президент человечества» велик не только как поэт, мыслитель, лингвист и диалектик. Он вдобавок еще и патолог чистейшей воды. Мою полуторагодичную болезнь — карбункулез, случайно продолжавшуюся еще 6 месяцев после смерти Лассаля, эту багряную болезнь он объясняет «черной завистью к величию Лассаля».
«Но», — патетически добавляет он, — «он не дерзнул выступить против Лассаля, потому что превосходно знал, что тот уложил бы его на месте своей гигантской палицей, как уложил Бастиа-Шульце».
Однако как раз в этом своем последнем сочинении о «Бастиа-Шульце»[108] Лассаль свыше всякой меры превозносит мою «Критику политической экономии», Берлин, 1859[109], называет ее произведением, «создающим эпоху», «шедевром» и ставит ее наравне с произведениями А. Смита и Рикардо. Отсюда г-н Бернхард Беккер со свойственной ему силой мышления делает вывод, что Лассаль мог бы поразить меня насмерть так же, как Шульце-Бастиа. Впрочем, Лассаль имел также совсем иное представление о моем «дерзании». Когда, в связи с одним обстоятельством, о котором здесь не к чему говорить, я написал ему, что мы с Энгельсом будем вынуждены публично выступить против него по причинам, которые я привел[110], он ответил подробно письмом, которое лежит сейчас передо мной, где он сначала выдвигает свои контраргументы и затем заканчивает обращением:
«Обдумайте все это, прежде чем выступить публично и во всеуслышание. К тому же расхождение и раскол между нами были бы прискорбным событием для нашей и без того небольшой и имеющей особый характер партии!»[111]
Г-н Бернхард Беккер видит полнейшее противоречие в том, что я знать ничего не хотел о какой-то захудалой Международной ассоциации, в которой-де фигурировал он, Бернхард Беккер[112], и в то же время принял самое деятельное участие в Международном Товариществе, учрежденном в сентябре прошлого года вождями лондонских тред-юнионов.
Очевидно, способность различения у г-на Бернхарда Беккера не уступает силе его умозаключений. Его ассоциация, — похваляется он, — во время своего расцвета разрослась до целых «400 человек», тогда как наше Товарищество столь нескромно, что уже сейчас насчитывает в одной только Англии десять тысяч членов. В самом деле, недопустимо, чтобы нечто подобное совершалось, так сказать, за спиной «президента человечества»!
Учитывая все это и в особенности уйму способностей г-на Бернхарда Беккера, лишь очень бегло отмеченную мной, едва ли можно считать справедливыми его жалобы на то, что на такого человека, как он, захотели взвалить сразу слишком много; что ему пожаловали не только роль самодержца в качестве основного амплуа, но «между прочим» и менее важную должность «по закупке яиц и масла для дома»[113]. Однако, пожалуй, можно установить лучшие правила домашнего распорядка в отношении этих его двойственных функций. Пусть в будущем его основным занятием сделают «закупку яиц и масла для дома» и, наоборот, предоставят ему только совсем «между прочим» президентствовать над человечеством.
Лондон, 8 апреля 1865 г.