Том 17

Хрущев оболгал Сталина, приписав ему пораженческое настроение после первых тяжелых неудач на фронтах (См.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 148–149). Имеются свидетельства, что 22 июня застало его больным острой формой ангины. В то же время, согласно тетради записи лиц, принятых Сталиным, 21-го у него побывало 11, 22-го — 15 лиц (кое-кто из них по 2–3 раза).

Высказывалось мнение, что не Молотов, а Сталин должен был выступить по радио в первый день войны. Но это было бы неверно тактически. Сталинская речь 3 июля, то есть на двенадцатый день войны, явилась непревзойденным шедевром сердечного обращения к каждому соотечественнику, емкой программой достижения успеха в борьбе. Подобную разработку, как и принятую 29 июня директиву Совнаркома и ЦК партийным и советским организациям прифронтовых областей, не мог подготовить растерявшийся, подавленный человек.

Было, однако, еще одно, кардинальное обстоятельство, которое до сих пор ускользает (или же преднамеренно упускается) из поля зрения исследователей. Речь идет о классовой борьбе на международной арене, приобретшей после Октября характер противостояния двух систем.

Сталин неплохо разбирался в истории войн. И есть основания полагать, что перед его мысленным взором не раз вставала картина сражения при Каннах и на Перекопе, панорама маневрирования пространством в Отечественной войне 1812 года и начало первой мировой. Известно, что Россия не объявляла в 1914 году войну Германии. Войну объявила Германия, и притом под предлогом, что в России приступили к мобилизации. Сталина, по-видимому, очень сдерживал — признаков этого достаточно — именно данный прецедент.

Главное же состояло вот в чем. Больше, чем конъюнктурных военных неудач, Сталин опасался объединения крупнейших империалистических держав: Англия в это время воевала с Гитлером, захватившим всю континентальную Европу; США, не участвуя в войне, служили как бы ее заокеанским тылом, — альянса мирового капитала против Советского Союза. На сей счет у него было более, чем достаточно, “ума холодных наблюдений и сердца горестных замет” (Пушкин). Перед Сталиным маячил пример Польши, которая в 1938 году беспечно поучаствовала с Германией в разделе Чехословакии, а в 1939-м, отвергнув возможность советской помощи, сама стала жертвой недомыслия своих правителей. В докладе 6 ноября 1941 года Сталин упомянул и пример “Франции, правители которой, дав себя запугать призраком революции, с перепугу положили под ноги Гитлера свою родину, отказавшись от сопротивления. Немецко-фашистские стратеги думали, — подчеркнул Сталин, — что то же самое произойдет с Великобританией и США. Небезызвестный Гесс для того, собственно, и был направлен в Англию немецкими фашистами (май 1941 года. — Авт.), чтобы убедить английских политиков примкнуть ко всеобщему походу против СССР” (Соч. Т. 15. С. 73). Сталин вряд ли считал себя вправе выступить перед народом, не проведя глубокий внешнеполитический зондаж. 3 июля он смог уже уверенно доложить о предпосылках создания мощной антигитлеровской коалиции.

Мао Цзэдун как-то сказал, что лягушка, сидящая на дне колодца, утверждает, что небо величиной с колодец. Так и практически все “критики” Сталина. Стратеги, в лучшем случае военные, а то и просто склочники, они не выходили на уровень геополитической, всемирно-исторической стратегии. Им было важно выиграть одно либо несколько сражений в армейском, фронтовом или межфронтовом диапазоне, — Сталин должен был выиграть, в том числе за счет постановки тыловой, народнохозяйственной и дипломатической работы, в целом всю войну. И не только ее. Задача высвечивалась намного шире. Следовало вывести новый строй из капиталистического окружения и вызываемой им международной изоляции, помочь ему утвердиться как мировой системе, создать гарантии его неустранимости и прогресса.

Смешно сейчас читать пахнущие троцкизмом заявления о том, будто “Сталин напирал на национальный фактор, считая его самодовлеющим” (Альтернативы. 2001. № 2. С. 122), вирши, в которых игнорируется реальный исторический процесс. По Ленину, “интернационализм на деле один и только один: беззаветная работа над развитием революционного движения и революционной борьбы в своей стране, поддержка (пропагандой, сочувствием, материально) такой же борьбы, такой же линии, и только ее одной, во всех без исключения странах”. Яснее вроде бы не скажешь. “Все остальное, — добавлял Ленин, — обман и маниловщина” (ПСС. Т. 31. С. 170). В отличие от Троцкого, который видел в Родине всего лишь материал для подтопки мировой революции, Сталин поступал как раз по Ленину. Он укреплял и расширял базу социалистической общественной системы в СССР, раздвигал горизонты мировой революции на территориях многих европейских и азиатских стран, включая сюда миллиардный Китай. Неужто так уж трудно, когда речь заходит о Сталине, отличить человеческий голос от лягушачьего кваканья?..