Том 17. Пошехонская старина

— Чтой-то я как будто не замечала…

— Намеднись о мздоимцах начал… Такую чепуху городит, уши вянут! И, между прочим, все вздор. Разве допустит начальство, чтоб были мздоимцы!

— Ну, тоже со всячинкой.

— Не смею спорить-с. Вы, Василий Порфирыч, как полагаете?

— Един бог без греха, — скромно отвечает отец.

— Вот это — святая истина! Именно один бог! И священнику знать это больше других нужно, а не палить из пушек по воробьям.

— Ну, а вы как? службой своей довольны? — вступает в общий разговор дядя.

— Слава богу-с! Обиды от начальства не вижу, а для подчиненного только это и дорого.

— И как еще дорого! именно только это и дорого! — умиляется матушка. — Мне сын из Петербурга пишет: «Начальство меня, маменька, любит, а с этим я могу смело смотреть будущему в глаза!»

— Именно так-с. Только, доложу вам, скучненька моя служба. Мука, да крупа, да горох-с…

— Нет, что ж, что и горох… Смотря потому, какого качества и почем, — резонно замечает дядя.

— Справедливо-с! А все-таки… Будет с меня, похлопотал. Вот, если к Святой получу чин, можно будет и другим делом заняться. Достатки у меня есть, опытность тоже…

— Это так; можно и другое дело найти. Капитал кому угодно занятие даст. Всяко его оборотить можно. Имение, например… Если на свое имя приобрести неудобно, можно иначе сделать… ну, на имя супруги, что ли…

— Вдов, сударыня. Был у меня ангел-хранитель, да улетел!

— Что же такое! не век одному вековать. Может, и в другой раз бог судьбу пошлет!

— Коли пошлет бог… отчего ж! Я от судьбы не прочь!

— От сумы да от тюрьмы не отказывайся, говорит пословица; так же точно и от судьбы! — шутит дядя.

Все смеются.

— Имения, я вам скажу, очень дело выгодное! — продолжает соблазнять матушка, — пятнадцать — двадцать процентов шутя капитал принесет. А денежки все равно как в лом-барте лежат.

Беседа начинает затрогивать чувствительную струну матушки, и она заискивающими глазами смотрит на жениха. Но в эту минуту, совсем не ко времени, в гостиную появляется сестрица.

Она входит, слегка подпрыгивая, как будто ничего не знает. Как будто и освещение, и благоухание монашек, все это каждый день так бывает. Понятно, что из груди ее вылетает крик изумления при виде нового лица.

— Ах!

— Иди, иди, дочурка! — ободряет ее матушка, — здесь всё добрые люди сидят, не съедят! Федор Платоныч! дочка моя! Прошу любить да жаловать!

— Помилуйте! это я должен просить их о благосклонном внимании! — любезно отвечает Стриженый, щелкнув шпорами.

— А я вас, мсьё, у Николы Явленного видела, — наивничает сестрица.

— У Николы Явленного-с? видели-с? — притворяется удивленным жених, любезно хихикая.

— Да, помните, еще батюшка проповедь говорил… о мздоимцах… Папаша! что такое за слово: «мздоимцы»?

— Мздоимцы — это люди, которые готовы с живого и с мертвого кожу содрать, — без околичностей объясняет отец, — вроде, например, как Иуда.

При этом толковании матушка изменяется в лице, жених таращит глаза, и на носу его еще ярче выступает расширение вен; дядя сквозь зубы бормочет: «Попал пальцем в небо!»

— И охота тебе, Наденька… — начинает матушка.

Но не успела она докончить фразу, как жених уже встал с дивана и быстрыми шагами удаляется по направлению к передней. Общее изумление.

— Вот тебе на, убежал! — восклицает матушка, — обиделся! Однако как же это… даже не простился! А все ты! — укоряет она отца. — Иуда да Иуда… Сам ты Иуда! Да и ты, дочка любезная, нашла разговор! Ищи сама себе женихов, коли так!

— Да постойте, не ругайтесь! может, ему до ветру занадобилось, — цинически успокоивает дядя.

Матушка уже встает, чтобы заглянуть в переднюю, но в эту минуту жених снова появляется в дверях гостиной. В руках у него большая коробка конфект.

— Барышне-с! — презентует он коробку сестрице, — от Педотти; сам выбирал-с.

— Какой вы, однако ж, баловник! Еще ничего не видя, а уж… Сейчас видно, что дамский кавалер! Наденька! что ж ты! Благодари!

— Мерси, мсьё.

— Помилуйте-с! за счастье себе почитаю… По моему мнению, конфекты только для барышень и приготовляются. Конфекты, духи, помада… вот барышня и вся тут!

— Это справедливо. Дети ведь еще, так пускай сладеньким пользуются. Горького-то и впереди испытать успеют.

— Зачем же-с? Можно и без горького жизнь прожить!

— Да так…

— Позвольте вам доложить: если барышня приличную партию себе найдет, то и впереди… отчего же-с!

— Ну, дай бог! дай бог!

— А вы, мсьё, бываете у главнокомандующего?

— Всенепременно-с. На всех торжественных приемах обязываюсь присутствовать, в качестве начальника отдельной части.

— А на балах?

— И на балы приглашения получаю.

— Говорят, это что-то волшебное!

— Не знаю-с. Конечно, светло… ну и угощенье… Да я, признаться сказать, балов недолюбливаю.

— Дома оставаться предпочитаете?

— Да, дома. Надену халат и сижу. Трубку покурю, на гитаре поиграю. А скучно сделается, в трактир пойду. Встречу приятелей, поговорим, закусим, машину послушаем… И не увидим, как вечер пройдет.

— Вот женитесь; молодая жена в трактир-то не пустит.

— Неизвестно-с. Покойница моя тоже спервоначалу говорила: «Не пущу!», а потом только и слов бывало: «Что все дома торчишь! шел бы в трактир!»