Том 17. Пошехонская старина

Луг выкошен окончательно; сено тоже сгребено в копны; сердце образцового хозяина радуется.

— Спасибо, молодцы! — произносит он благосклонно, — теперь можете свою работу работать!

— Уж и трава нынче уродилась — из годов вон! — хвалят мужички.

— Да, хороша трава; дал бы только бог высушить да убрать без помехи.

Он обращает глаза к западу и внимательно смотрит, как садится солнышко. Словно бы на самом краешке горизонта тучка показывается… или это только так кажется?

— Смотри, ребята, как бы солнышко в тучку не село! — беспокоится он.

— Помилуйте, Арсений Потапыч! как есть чисто садится! Самый завтра настоящий день для сушки будет!

— Ну, спасибо! расходись по домам!

По уходе крестьян образцовый хозяин с четверть часа ходит по лугу и удостоверяется, все ли исправно. Встречаются по местам небольшие махры, но вообще луг скошен отлично. Наконец он, вяло опираясь на палку, направляется домой, проходя мимо деревни. Но она уж опустела; крестьяне отужинали и исчезли на свой сенокос.

— Бог труды любит, — говорит он и, чувствуя, как всем его телом овладела истома, прибавляет: — Однако как меня сегодня разломало!

— Что сегодня больно рано? неужто уж пошабашили? — встречает его Филанида Протасьевна.

— Кончили. Устал до смерти. Хорошо бы теперь чайку горяченького испить.

— Что ж, можно самовар поставить велеть…

— Нет, что уж! не велики бара, некогда с чаями возиться. Дай рюмку водки — вот и будет с меня!

Пустотелов выходит на балкон, садится в кресло и отдыхает. День склоняется к концу, в воздухе чувствуется роса, солнце дошло до самой окраины горизонта и, к великому удовольствию Арсения Потапыча, садится совсем чисто. Вот уж и стадо гонят домой; его застилает громадное облако пыли, из которого доносится блеянье овец и мычанье коров. Бык, в качестве должностного лица, идет сзади. Образцовый хозяин зорко всматривается в даль, и ему кажется, что бык словно прихрамывает.

— Филанидушка! — зовет он жену, — смотри, никак, бык-то храмлет!

— Ничего не храмлет — так тебе показалось… бык как бык! — успокоивает мужа Филанида Протасьевна, тоже всматриваясь в даль.

— Эй, смотри, не храмлет ли?

На этом быке лежат все упования Пустотеловых. Они купили его, лет шесть тому назад, в «Отраде» (богатое имение, о котором я упоминал выше) еще теленком, и с тех пор, как он поступил на действительную службу, стадо заметно начало улучшаться.

Через четверть часа стадо уж перед балконом. К счастью, Арсений Потапыч ошибся; бык не только не хромает, но сердито роет копытами землю и, опустивши голову, играет рогами. Как есть красавец!

Повторяется тот же процесс доения коров, что и утром, с тою лишь разницею, что при нем присутствует сам хозяин. Филанида Протасьевна тщательно записывает удой и приказывает налить несколько больших кружек парного молока на ужин.

Ужинают на воздухе, под липами, потому что в комнатах уже стемнело. На столе стоят кружки с молоком и куски оставшейся от обеда солонины. Филанида Протасьевна отдает мужу отчет за свой хозяйственный день.

— Я сегодня земляники фунтов пять наварила да бутыль наливки налила. Грибы показались, завтра пирог закажу. Клубника в саду поспевает, с утра собирать будем. Столько дела, столько дела разом собралось, что не знаешь, куда и поспевать.

— Ты бы деток клубничкой-то полакомила.

— И лесной земляники поедят — таковские! Плохо клубника-то родилась, сначала вареньем запастись надо. Зима долга, вы же вареньица запросите.

— Умница ты у меня.

— А что я тебе хотела сказать! Хоть бы пять фунтиков сахарного вареньица сварить — не ровен час, хорошие гости приедут.

— Сахар-то, матушка, нынче кусается; и с медком хороши.

Ужин кончается быстро, в несколько минут. Барышни, одна за другой, подходят к родителям проститься.

— Хорошо учились? — спрашивает отец гувернантку, Авдотью Петровну Веселицкую, которая присутствует при прощанье и машинально твердит: «Embrassez la main! embrassez la main!» [52]

— Ничего… недурно.

— Кроме Варвары Арсеньевны, — жалуется Филанида Протасьевна. — Совсем по-французски учиться бросила. Сегодня, за леность, Авдотья Петровна ее целый час в углу продержала.

— Нехорошо, Варя, лениться. Учитесь, дети, учитесь! Не бог знает, какие достатки у отца с матерью! Не ровен час — понадобится.

Дети расходятся, а супруги остаются еще некоторое время под липами. Арсений Потапыч покуривает трубочку и загадывает. Кажется, нынешнее лето урожай обещает. Сенокос начался благополучно; рожь налилась, подсыхать начинает; яровое тоже отлично всклочилось. Коли хлеба много уродится, с ценами можно будет и обождать. Сначала только часть запаса продать, а потом, как цены повеселеют, и остальное.

— Помнишь, Филанидушка, — говорит он, — те две десятинки, которые весной, в прошлом году, вычистили да навозцу чуть-чуть на них побросали — еще ты говорила, что ничего из этой затеи не выйдет… Такой ли на них нынче лен выскочил! Щетка щеткой!

— Ну, и слава богу, что ошиблась. И с маслом будем, и с пряжей. В полях-то как?

— И в полях хорошо. Рожь уж обозначилась: сам-сём, сам-восемь ожидать можно. Только бы бог благополучно свершить помог.