Том 17. Рассказы, очерки, воспоминания 1924-1936

Среди развалин бродит покрытая пылью лошадь, она так противоестественно выкатила круглые глаза, что кажется безумной. Бегают курицы, собаки, бродят ошеломлённые, полуодетые, полоумные люди. На небольшой площадке, свободной от мусора, люди лежат неподвижно, они накрыты брезентами, пыльным тряпьём; солдаты приносят и кладут рядом с ними ещё и ещё трупы; количество измятых людей быстро растёт. Ходит мальчик лет двенадцати прилично одетый, даже в галстуке, ходит молча и судорожно улыбается, но глаза его неподвижны и смотрят взглядом человека, разум которого убит.

На мальчика никто не обращает внимания, как будто не видят его. Обезумевших много и кроме него. Вообще несчастие как будто оторвало людей, разъединило их, и теперь они гораздо дальше друг от друга, чем были раньше.

На груде камней сидит пожилой человек, оберегая спасённое имущество своё: две шляпы и раму зеркала; в раме ещё уцелели осколки стекла и привычно, как назначено им, отражают лучи солнца.

Другой человек пытается спасти одеяло. Жителям запрещено копаться в обломках жилищ, но они всё-таки пытаются спасти хоть что-нибудь своё. И незаметно для пожарных, для солдат человек дёргает одеяло из-под обломков, дёрнет, оглянется: не заметили? — и снова дёргает. Одеяло разрывается, человек, едва устояв на ногах, смотрит на пыльный кусок в его руках, бросает его на камни, идёт прочь, вероятно, искать что-нибудь, что не откажется попасть в его руки.

Во втором этаже дома, половина которого разрушена, в комнате, лишённой одной стены, старик вбивает в заднюю стену гвоздь, вешает на него какое-то тряпьё. Ему кричат, чтоб он ушёл, стена может разрушиться, но он, не отвечая, ходит по исковерканному полу и хозяйничает, сдвигая к стене, в угол, уцелевшие жалкие вещи. Вещи особенно дороги людям, которые не умеют делать и никогда не делали вещей.

Замечен был человек, который, взломав шкаф в стене комнаты, выбирал из него, прятал в карманы деньги. Кто-то сказал полицейскому-фашисту, что человек этот работает в чужом доме; фашист прицелился, выстрелил, человек покачался на ногах, хватая руками воздух, и упал.

Случаи этого рода были, очевидно, не редки. Один из журналистов Милана писал:

«Ужасно зрелище яростной работы стихии, но ещё ужаснее бешеный разгул инстинктов человека. До того, как явились на место катастрофы войска и организации молодёжи, в полуразрушенных городах разыгрывались позорнейшие и циничные сцены. Спасаясь от гибели, выбегая из домов на узкие, тёмные улицы, в грохот падения зданий, сильные отталкивали слабых, отбрасывали прочь женщин и детей. Это проявление инстинкта жизни понятно, хотя отвратительно.

Но рядом с этим было нечто едва ли не более позорное, циничное и уже совершенно непонятное: появилось множество воров и грабителей; это — люди, которые ещё накануне, даже за несколько часов до катастрофы, считали себя честными. А в ночь несчастия, не внимая стонам и крикам изувеченных соседей, они вбегали в дома, покинутые хозяевами, выносили оттуда всё, что попадается — ценные вещи, часы, ложки, посуду, даже стулья, даже подушки, вырывали награбленное друг у друга… Это не закоренелые преступники, это мирные граждане, жившие годами бок о бок.

Любопытно, что в некоторых местечках заключённые в тюрьмах были временно освобождены для оказания помощи населению. Они приняли самое деятельное участие в розыске украденных вещей и аресте воров. Роли на этот раз переменились».

Говоря о «бешеном разгуле инстинктов человека», журналист забыл прибавить — собственника. С этим добавлением «разгул» совершенно понятен.

Через три дня трупный запах от погибших городов распространился десятка на два километров и окружил место катастрофы кольцом ядовитого, гнилого тумана. Солдаты работали героически, но противогазы уже не помогали, и отравленные люди, всё чаще теряя сознание, начали отказываться разрывать мусор. Работу по извлечению трупов из-под развалин прекратили, начали заливать их креолином и негашёной известью. Вероятно, под грудами камня были ещё живые изуродованные люди. Затем — «жизнь вступила в свои права».

Конечно, залечивались и не такие раны, нанесённые слепою силою стихии.

Мессинская катастрофа была ужаснее и погубила значительно большее количество людей, кажется, до шестидесяти тысяч. В Монте-Кальво, Вилла-Нова, Ариано ди Пулья и других городках погибло, как утверждают иностранные журналисты, от десяти до двенадцати тысяч.

Здесь вполне уместно сказать несколько слов о поведении иностранной прессы по отношению к Италии, для которой, как известно, туристы — солиднейшая статья дохода. Газеты Франции и Англии весьма сильно и как будто не совсем бескорыстно преувеличили размеры катастрофы. Было напечатано, что разрушены: Неаполь, Сорренто, Капри, Амальфи и вообще — места, наиболее посещаемые богатыми иностранцами. В одной из газет было даже сказано, что центром землетрясения является Неаполь, хотя уже было известно, что центр катастрофы — между городами Фоджия и Мельфи.